ПЕРВЫЕ УЛИКИ

Я разыскал в старой записной книжке номер служебного телефона моего товарища по университету С. Л., который работал в таможне. Созвонившись с ним, я в указанный им час получил пропуск и поднялся в его кабинет.
Я не видел С. Л. лет семь. Правда, как то случайно мы встретились в Лужниках на футбольном матче, но перекинулись лишь парой слов. С. Л. все так же был похож на Чехова, и недаром в университете его прозвали Антоном Павловичем и, смеясь, советовали писать короткие рассказы, а если не выйдет - перейти на медицинский факультет и после этого снова взяться за перо. Смотря на меня умными глазами сквозь стекла пенсне (говорили, он носит их, чтоб оправдать свое прозвище!), С. Л. внимательно выслушал мой рассказ о приключениях красного портфеля и почему мне пришлось заняться этим делом. Поглаживая свою бородку, он согласился со мной, что могли снять несколько фотокопий с деки и чертежей. Так как он не имел никакого представления о толщинках верхней и нижней дек, я вынул из кармана "Книгу о скрипке" А. Лемана, развернул приложенные к ней карты и показал, что примерно представляют собой нижняя дека и таблички. После этого прочитал в книге замечание автора: "Достаточно снять с деки две три лишние стружки, как резко изменится характер звука скрипки".
Подивившись, каким, по его выражению, "чертовски скрупулезным трудом" создается скрипка, он спросил, что я хочу от них, таможенников.
- Не исключено, что фотокопии расчетов "Родины" могут уплыть за границу, - ответил я и высказал свои опасения. - Нельзя ли предотвратить это? Я готов объяснить таможенникам, что представляют собой и как выглядят эти вещи. Пусть они при досмотре багажа уезжающих иностранцев учтут это. Если нужна официальная просьба Уголовного розыска, она сегодня же будет прислана.
- Если бы ты хоть ориентировочно знал, - ответил "Антон Павлович", - кто может увезти с собой материалы "Родины", мы могли бы организовать более тщательный досмотр. А так… - Он развел руками.
- Неужели ничего нельзя сделать?
- Обычно мы выпускаем только с тем багажом, который разрешает закон. Но в общей массе иностранцев попадаются весьма хитрые хищники. Вот посмотри, - предложил он, открывая дверцу большого шкафа, - на какие мошенничества идут некоторые путешественники из за рубежа!

Я встал, заглянул в шкаф и ахнул: на его полках лежали всевозможные сломанные, разрезанные, выпотрошенные вещи. В них прятали и пытались контрабандой вывезти золотые слитки, монеты царской чеканки, платину, опий, корень женьшень, старинные иконы, драгоценные камни, уникальные ювелирные изделия, советские деньги…
Все эти предметы прячут в самые невинные вещи: в игрушки, елочные свечи, футбольные мячи, в консервные коробки и банки с сохраненной фабричной упаковкой, во флаконы косметики, ' тюбики лекарств; в вырезанные гнезда в страницах книги, мундштуки папирос, чемоданы и жестянки с двойным дном, в дутые пуговицы, грецкие орехи, шоколадные конфеты…
- Все уловки не перечислишь, - сказал "Антон Павлович". - Вот, попробуй, подними этот шерстяной жилет.
Я пытался это сделать, но не смог: шутка ли, в нем было двадцать четыре килограмма - контрабандист зашил в жилет пластинки "победита", сверхпрочной стали для резцов. Но только подумать! Он вез еще тридцать шесть килограммов драгоценных оленьих пантов, которые, придя в купе, засунул через отверстие репродуктора между двойными стенами вагона. В общем собрался тайком увезти шестьдесят килограммов запрещенных к вывозу предметов.
Он хотел обворовать государство на десятки тысяч золотых рублей!
- Что же иностранные контрабандисты ввозят к нам?
- Одежду, белье, чулки, жевательную резинку якобы для личного пользования. А затем сбывают это барахло и приобретают подлинные ценности.
- Вероятно, они уверены, что нам, как во время гражданской войны, нечего надеть?
- Конечно!' Недавно одна пожилая американка привезла семь сундуков с вещами для своих родственников. Мы вызвали их и открыли сундуки. Это был сплошной утиль! Родственники так хохотали, что сбежались работники таможни. А потом мы сожгли все семь антисанитарных сундуков!
- Ну, это не контрабандистка. Просто оболваненная антисоветской пропагандой старуха, - заметил я.
- Конечно, - согласился "Антон Павлович". - Но все же много курьезов. Этой зимой уезжала одна прекрасная дама. В купе было тепло, а она сидела, не снимая с себя норковое манто, и пот с нее катился ручьями. Что за причуды? На границе инспектор женщина предложила ей снять манто, чтобы проверить, не везет ли она чего нибудь за подкладкой. Дама сняла. На ней была только шелковая рубашка и чулки. Выяснили, что четыре чемодана привезенных ею личных вещей и все, что было на ней, она распродала, а на вырученные деньги купила, по ее заявлению, "дивную меховую мечту". По ее расчетам, это оказалось дешевле, чем приобрести такую шубу у себя за границей. Так и поехала домой: в шубе и белье!
- Кто помогает иностранцам распродавать вещи? - спросил я.
- Фарцовщики! Вот приходи во вторник в два часа. Я буду беседовать с Лордом. Только не думай, что он принадлежит к аристократическому семейству Англии, - засмеялся "Антон Павлович" и закрыл шкаф. - Должен сказать, что любителей темных сделок, покупающих ношеные заграничные тряпки в подворотнях, становится все меньше. Во первых, в наших государственных магазинах появилось много разнообразных импортных товаров. Во вторых, наша легкая промышленность стала лучше работать. Некоторые наши товары, например, часы, фото- и киноаппараты, транзисторы, меха, художественные изделия народного искусства и другие, пользуются огромным успехом у иностранцев. И мы говорим: пожалуйста, приходите, покупайте, увозите домой! Но только честно, законно обменяв в Госбанке свои деньги на наши. "Черного рынка" мы у себя не допустим. Вывозить ценности в обмен на ношеные джинсы и жевательную резинку не позволим и будем беспощадно бороться с этим!
Я напомнил "Антону Павловичу", зачем пришел. И он, взяв у меня книгу Лемана, вышел из кабинета. Минут через десять он вернулся и сказал:
- Мы кое что предпримем. Но предупреждаю, надежды немного! Впрочем, посмотрим. Звони и заходи.
Однако мои дальнейшие поиски отняли у меня все свободное время, и я не смог в ближайшие дни заехать к "Антону Павловичу".

Вечером мне позвонил по телефону любитель канареек Константин Егорович. Захлебываясь от радости, он сказал, что архитектор Савватеев примет его на следующей неделе "по неотложному делу" и он, комендант, будет обязан мне "по гроб жизни". Вот тут я и спросил его: кто теперь занимается с учениками Андрея Яковлевича. Комендант объяснил, что они недавно вернулись из поездки в Клин и из за болезни Золотницкого пока трудятся в разных цехах. Я попросил коменданта приготовить список учеников с указанием цеха, где и кто из них работает.
На следующий день я заехал к Константину Егоровичу и взял у него список учеников. Мне предстояло поговорить с четырнадцатью ребятами и еще с двумя, которые ушли на фабрику смычковых инструментов. Между прочим, комендант сообщил, что в тот день, когда я обнаружил в платяном шкафу красный портфель, он перенес все музыкальные инструменты заказчиков из мастерской в соседнюю комнату и сам выдает их по квитанциям. На дверь мастерской снова наложены сургучные печати, ключи же от мастерской и медная печать хранятся у него, коменданта, в металлическом ящике.
Я начал разговаривать с учениками. На мои вопросы они отвечали почти одно и то же, и описывать каждую встречу не стоит. Только двое из них заинтересовали меня, сын судового плотника Иван Ротов - золотоволосый паренек со светло голубыми глазами, курносый, в обтягивающей его худую фигуру тельняшке и вельветовых зеленых брюках чем то напоминавший подсолнух в цвету. И его неразлучный дружок - сын контрабасиста Володя Суслов. Из за густых черных волос и глаз, словно угольки, горбатого носа и вечного черного свитера его прозвали в столярном цехе галчонком.
Оба они, как и остальные ученики, очень любили Андрея Яковлевича Золотницкого, несмотря на его ворчливость. Мастер не только учит работать и поправляет их ошибки, но еще находит время потолковать с ними о мастерах итальянской и русской скрипок, об их жизни, о своем трудном пути художника умельца. Ребята очень обрадовались, когда их учитель получил первую премию на конкурсе смычковых инструментов. Да, конечно, старый мастер любил поворчать, иногда подолгу бранил за промахи в работе, а другой раз неожиданно на полуфразе хватался за сердце. Тогда они, ученики, давали Андрею Яковлевичу нитроглицерин или валидол, укладывали его на диванчик и, чтобы не шуметь, потихоньку отправлялись в буфет или выбегали на улицу.
Значит, в это время в мастерскую мог войти кто хотел? О, нет! Ученики составили расписание дежурств, и двое из них всегда оставались или возле двери мастерской, или прогуливались неподалеку от нее по коридору. И никто из посетителей или сотрудников тогда не мог войти в мастерскую? Нет! Они, дежурные, останавливали любого, кто брался за ручку двери, и просили немного подождать. Мастер просыпался, приоткрывал дверь и кричал: "Опять разбежались, хунхузы!" или: "Устроили себе праздник Пимена гулимана и лентяя преподобного!"
А не могли эти дежурные тоже уйти куда нибудь? Нет! Их проверяли товарищи и, если заставали далеко от мастерской, давали взбучку. Ведь за дверью были не только ценные музыкальные инструменты, но в платяном шкафу еще висела одежда учеников: перед работой они снимали свои костюмы и надевали синие халаты с фартуками.
А они, Иван и Володя, были в мастерской тридцатого декабря? Нет! Тридцатого с поездом девять десять утра они выехали "передовыми" в Клин, чтобы договориться насчет общежития. А правда ли говорят, что вот они, дружки, дежурили двадцать девятого декабря днем? Володя вытащил из кармана записную книжку в синем переплете, полистал и подтвердил, что так и было. Не вспомнят ли ребята, кто приходил в этот день в мастерскую? Только они приступили к работе, приехал архитектор Савватеев, привез для ремонта скрипку из своей коллекции. И Андрей Яковлевич, посмотрев ее, сказал, что к тридцатому все будет готово. Потом приходили заказчики за починенными инструментами, приезжал кинорежиссер Разумов со своей невестой скрипачкой и приглашал Андрея Яковлевича к себе в новогодний день - послушать игру невесты и убедиться, какая у нее отвратительная скрипка. Мастер сказал, что в день Нового года поедет с внуком в цирк, и предложил привезти скрипку в мастерскую тридцатого декабря.
Ну хорошо, а Михаил Андреевич не заходил двадцать девятого? Они - Иван и Володя - с уверенностью ответили, что скрипача в тот день не было. А не вспомнят ли ребята, кто из посетителей был в мастерской тогда, когда Андрей Яковлевич отлеживался в подсобной комнате на диванчике.
- Никто! - отвечали хлопцы. - Этого не могло быть! Мы, дежурные, никого туда не пускали!
- Постой, постой! - воскликнул вдруг Иван. - А Любовь Николаевна?
Выяснилось, что к вечеру Люба принесла обед и дежурные остановили ее перед дверью. Но она сказала, что спешит за елкой, только тихонько поставит судки с обедом на стол и сейчас же уйдет. А Любовь Николаевна так и поступила? Да, но все таки, когда она была в мастерской, Андрей Яковлевич встал и позвал их, ребят, а сам сел обедать.
Не помнят ли Иван и Володя, во что была одета Любовь Николаевна и что у нее, кроме судков, находилось в руках? Она была в шубе из белки, а под мышкой у нее торчала черная папка для нот. И, оставив судки с обедом, Любовь Николаевна пошла домой? Нет! Мастер немного поел, потом сказал, что чувствует себя неважно, отпустил их, учеников, домой, а сам уехал с невесткой.
Черная папка в руках Любы? Туда же легко можно положить красный портфель! Это была первая косвенная улика против нее.
А что говорили ребята о краже красного портфеля? Сначала ученики заподозрили отбывшего наказание за кражу альтиста из оркестра: он часто заходил в мастерскую, то приносил свой инструмент в починку, а то просто сидел и болтал с мастером. Но потом ребята узнали, что с двадцатых чисел декабря по десятое января музыкант лежал в больнице и ему делали операцию. Когда же портфель нашелся, они успокоились и больше о пропаже не вспоминали.
Конечно, я знал, что Люба приходила двадцать девятого декабря в мастерскую и ушла вместе с Андреем Яковлевичем после шести вечера. Раньше я не придавал этому значения, потому что был уверен, что портфель исчез тридцатого декабря. Но теперь, заподозрив, что его взяла Люба, я задал себе вопрос: а что же после этого случилось с декой и табличками? Как портфель снова оказался в мастерской? Ведь перед тем, как опечатать дверь мастерской, комендант и его сотрудники составили подробную опись, куда внесли висящие в платяном шкафу пересчитанные синие халаты и фартуки. Конечно, они обнаружили бы красный портфель.

ПОДТВЕРЖДЕНИЕ МОЕЙ ДОГАДКИ

Четыре дня заняли у меня разговоры со всеми учениками. После этого я решил проведать скрипичного мастера. Андрей Яковлевич уже дней десять жил в подмосковном санатории и находился под наблюдением доктора Галкина. Лев Натанович сказал, что удобнее всего навестить старика в субботу, когда он, доктор, тоже приедет туда.
В четвертом часу дня я входил в ворота санатория "Красный маяк". Прямая дорожка вела к центральному корпусу. Вокруг простирались уходящие в глубину неба ели, на раскинутых ярко зеленых ветвях лежал снег, отливая голубоватым светом. А там, в глубине парка, точно на флейтах, играли прилетевшие к нам, как их называют, северные попугаи - общительные огненные щуры.
К моему удивлению, навстречу мне шел Савватеев и улыбался.
- Приветствую вас! - сказал он. - По воинственной походке чувствую, вы приехали сюда, чтоб пронзить кого нибудь вашим острым пером!
- Хочу навестить Андрея Яковлевича, и только…
- Я уже с ним говорил.
- Ну что он?
- Уверяет, что, лишь только увидал нижнюю деку "Родины" и таблички, сразу все болезни как рукой сняло. И посвежел, хоть на выставку! Можете гордиться - ваша заслуга!
- А не ваша ли? Вы же категорически утверждали, что красный портфель вернут, - пустил я пробный шар. - Ваше предсказание сбылось.
- Я рассуждал так на основании фактов, известных только мне одному.
- Но теперь, надеюсь, вы можете эти факты раскрыть?
- К сожалению, еще не наступило время.
- А вы не можете предсказать, когда оно наступит?
- В тот момент, когда Андрей Яковлевич с сыном начнут работать над завершением "Родины".
- Почему обязательно с сыном?
- Потому что один старик с такой скрипкой, какую задумал, не справится. Физических сил не хватит!
Вот и попробуй разобраться в том, что он сказал! Хотя, чем черт не шутит? Первое предсказание Савватеева исполнилось. Отчего не сможет сбыться второе? А еще говорят, что пророки давно перевелись!
Андрей Яковлевич вошел в гостиную, куда привел меня доктор Галкин. Он напевал мелодию "Жаворонка" и поправлял отлично повязанный, подобранный под цвет пиджака галстук. Я сказал, что он выглядит щеголем, женихом. Довольный шуткой, он засмеялся, уселся, поправив складку брюк, и попросил меня, как доброго знакомого, написать письмо Михайле и Любаше. Надо покрепче пробрать их за то, что они не прислали ему весточку. Потом попросил проверить, выданы ли клиентам все отремонтированные инструменты, наведаться к нему на квартиру - посмотреть, как там бабка с Вовкой управляется.
Я, конечно, обещал все это выполнить. Скрипичный мастер пожевал губами, помолчал и вдруг спросил:
- Все таки как же это вышло, уважаемый? Сперва мы в несгораемом шкафу портфель проморгали, а потом вы его нашли в платяном? Просто фокус! Как в цирке у Кио…
Это было превосходное начало для разговора.
- Бывают загадочные кражи, - сказал я после небольшой паузы.
И рассказал, что в Каире есть музей, где хранятся редкие, сработанные тысячи веков назад предметы быта, орудия труда, произведения искусства и мумии фараонов. Несмотря на круглосуточную стражу, на массивные запоры, из витрины был похищен золотой посох фараона Тутанхамона миллионной стоимости. Никаких следов взлома не было найдено, и в конце концов дело о краже в музее сдали в архив. Спустя немного времени один из служителей музея пошел в подсобное помещение…
- Прямо, как у меня в мастерской! - прошептал мастер.
И по его настороженному взгляду я понял, с какой жадностью он ловит каждое слово.
- …и обнаружил там ящик, - продолжал я. - Когда он открыл его, то нашел в нем связку ключей. Они подходили буквально ко всем хранилищам музея. Выяснилось, что в музее, как положено в учреждениях всего мира, имелись вторые экземпляры ключей на всякий случай. Но директор забросил их в этот ящик и забыл. Стало ясно, как связка попала в руки грабителей и почему после грабежа не осталось никаких следов. Проще простого! А лучшие сыщики мира ломали головы над этой "тайной"…
- Что же это за дурной директор! - воскликнул мастер.
- Ротозей! - поддержал я старика.
- Я так скажу, - продолжал старик, - если ты настоящий директор, то золотой посох с утра клади в витрину, а на ночь запирай в несгораемый шкаф.
- Ну, весь музей в шкаф не запрячешь… Кроме того, разве нельзя открыть шкаф? - спросил я.
- Для этого нужно его взломать! - отозвался Андрей Яковлевич.
- Можно открыть несгораемый шкаф и без взлома, - сказал я. - Ведь к нему тоже ключи имеются…
Я рассказал, что в Турции во время второй мировой войны к резиденту гитлеровской разведки явился человек и заявил, что может доставлять по мере их поступления все секретные документы из английского посольства. Действительно, гитлеровцы в течение года с лишним получали фотографии самых секретных бумаг. Что же выяснилось? Этот человек служил камердинером у английского посла, по ночам брал у своего хозяина связку ключей, открывал несгораемый шкаф и фотографировал все документы, которые там находились.
- Где же держал английский посол ключи? - поинтересовался Андрей Яковлевич.
- У себя в кабинете в ящике стола или на этажерке. Но ведь ночью он спал.
- Это похоже на меня! - вдруг проговорил мастер, прижав руки к груди. - Связка ключей то на столе, то в ящике, а то и вовсе в замке несгораемого шкафа. Я же после сердечного приступа лежу и дремлю.
Теперь мысли Золотницкого заработали в нужном мне направлении.
- Я был у вас тридцатого декабря около шести часов вечера. Вспомните, пожалуйста, в этот день вы открывали несгораемый шкаф?
- Нет! Целый день в мастерской была суматоха, принимали мелкий инвентарь. Потом приходили клиенты получать свои инструменты… - И он стал называть их фамилии, вспомнил, какие именно инструменты получали, даже назвал полученные в тот день суммы денег. -
А открыл я несгораемый шкаф, - продолжал он, - когда вы пришли и попросили еще раз посмотреть статью. "Секрет кремонских скрипок".
- Где находились ключи?
- При вас же вынимал связку из кармана.
- Вы всегда хранили красный портфель в секретном ящике?
- Всегда…
- А накануне, двадцать девятого декабря, вы видели портфель?
- Днем брал его, сунул в него грамотку о моей премии, запер, опять положил в секретный ящик, закрыл дверцу…
- Заперли?
- Запер ли? - переспросил скрипичный мастер и задумался. (Я молча сидел возле него и наблюдал, как он морщит лоб.) - Так… - начал он. - В подсобку заглянул мой ученик Володя. Да, да! Спросил, правильно ли настроил скрипку. Я взял инструмент, проверил. Он пошел работать. А я… Должно быть… - припоминал он с усилием. - Должно быть, защемило сердце.
- Уверены?
- Уверен! - произнес он после некоторого раздумья. - Ребята дали мне лекарство, уложили на диванчик и, как всегда, ушли. А я полежал полежал да, наверное, задремал.
- Крепко?
- Да! Проснулся оттого, что ключи упали на пол и загремели. Любаша принесла обед, поставила судок на угол столика и нечаянно сбросила связку.
Для меня было ясно, что двадцать девятого декабря Люба застала мастера спящим и увидела ключи в дверце шкафа. О том, где хранится портфель, она знала от мужа. Люба поставила на столик судок с обедом, вытащила портфель и положила его в черную папку для нот. Заперев ящик, она вытащила ключи из его скважины, чтобы вставить их в замок шкафа (как было при ее приходе). Сделала она это неловко, от волнения уронила их на цементный пол и разбудила старика. Но я не хотел, чтобы в душу Андрея Яковлевича запало подозрение, и поэтому спросил:
- До прихода Любовь Николаевны никто не мог зайти в мастерскую?
- Нет! За дверью дежурили мои хунхузы.
- А тридцатого декабря их не было?
- Не было, я же отпустил их!
- Тридцатого к вам приходил кто нибудь, кроме тех трех, которых вы называли?
- Никто!
- У вас не было в течение дня сердечного спазма?
- Нет, нет! Наоборот, уважаемый, чувствовал себя, дай бог каждому!
Мастер бодрствовал! Вот вам и причина, по которой ни скрипач, ни кинооператор, ни архитектор не могли тридцатого, если даже намеревались, подбросить взятый Любой портфель в платяной шкаф.
- Спасибо, Андрей Яковлевич! Надо кончать беседу, а то доктор будет ворчать.
- Он и так ворчит. Я хочу отдать мой портфель на хранение. Он советует сдать администрации санатория. А я решил отдать верному человеку…
- Где вы храните другие части "Родины" и остатки дерева?
- Будьте спокойны! У человека, которому верю, как самому себе!
Я тепло простился с Андреем Яковлевичем. Он ушел из гостиной, а я задумался: кто же этот "верный человек", у которого хранятся готовые части "Родины", и как ухитрился их снять на пленку Разумов?
В гостиную заглянул Галкин.
- Как находите нашего подшефного?
- По моему, к бою готов!
- А что вы думаете! - засмеялся доктор. - Мой дед говорил: "Если бог захочет, то и старая метла выстрелит!"
- Судя по такому заявлению, я должен считать вас богом!
- Что вы, что вы! - поднял Галкин руки вверх. - Тут роль бога сыграл не я, а вы, найдя этот портфель.
Лев Натанович повел меня в гардеробную, сказав, что Савватеев приехал на своей "Волге" и ждет меня, чтобы довезти до города. Что ж, это было мне на руку.

НОВЫЕ ФАКТЫ

Архитектор отлично вел машину - стрелка спидометра подползала к цифре "100". Вечерние лиловые тени быстро скользили по накатанному асфальту и снегу на обочинах.
Посмеиваясь, Георгий Георгиевич рассказал, как в гостиной санатория после ужина собираются люди вокруг Андрея Яковлевича. И он рассказывает о скрипичных мастерах и скрипачах. Да еще сопровождает свою беседу музыкой. Поставит в радиолу пластинку и говорит: "Послушайте, как сейчас Никколо Паганини исполнит на скрипке Джузеппе Гварнери свои "Вариации". Внимание! Он играет на одной струне - на баске! Ходила легенда, что этому гениальному скрипачу помогает нечистая сила!.."
- Ну с? - спросил Савватеев. - Орел - наш старик!
- Но все еще он ведет себя странно, - ответил я. - Почему то не хочет сдать красный портфель на хранение администрации санатория.
- "Пунктик" у него! - подхватил архитектор. - Лев Натанович рассказывал, что пока старик был, как здесь называют, лежачим больным, то держал портфель у себя - между тюфяком и матрацем. А ключ повесил себе вроде нательного креста на шею.
- Но что бы он делал, если бы пришлось хранить таким образом все части "Родины" и остатки дерева?
Коллекционер расхохотался, тормозя машину, а я спросил:
- Не приходилось ли вам видеть эти части?
- Приходилось! - ответил он и тотчас же оговорился: - Андрей Яковлевич сам их показывал.
- Говорят, он хранит их у верного человека?
- Возможно, так оно и есть…
- Кто же этот человек?
- К сожалению, об этом история умалчивает.
- Не может ли с готовыми деталями скрипки случиться то же, что с красным портфелем? - поинтересовался я.
- Кто от этого застрахован? Но должен сказать, что из этих деталей получится мало хорошего, если к ним не прикоснутся золотые руки Андрея Яковлевича.
- Значит, эти части, попав к другому, даже отличному скрипичному мастеру, не преобразятся в редкостный инструмент?
- Нет, почему же, скрипка выйдет, но до "Родины" ей будет так же далеко, как, например, гм… гм…
- Как маляру до художника!
- Вот вот! - воскликнул Савватеев.
- А не собирается ли Андрей Яковлевич отправить портфель к этому же верному человеку?
- Уверен, что нет! Он не станет рисковать и держать всё в одном месте.
Я вспомнил, что советовал Золотницкому отдать красный портфель на хранение архитектору, но мастер отклонил это предложение. А готовые части "Родины" и остатки дерева спрятал у какого то "верного человека". Из этого вытекает, что скрипичный мастер не так уж сильно доверяет Савватееву.
Признаюсь, меня несколько удивили двусмысленные ответы коллекционера: то он еще не может раскрыть факты, на основании которых предсказал, что красный портфель вернут мастеру; то не вправе назвать "верного человека" - хранителя деталей "Родины"… О чем ни спросишь - молчок, загадка, тайна.
Все это очень подозрительно, и снова напрашивается мысль о причастности Савватеева к таинственным приключениям с портфелем.

На следующее утро я, как и обещал Андрею Яковлевичу, позвонил на квартиру Золотницких. Бабушка, мать Любы, сообщила, что Вова третий день болен, лечит его "докторица" из районной поликлиники, а улучшения нет. Она, мол, сбилась с ног, и обратиться за советом не к кому.
Созвонившись со знакомым детским врачом, я через два часа привез его к Вове. У мальчика было ангина. Врач одобрил предписания докторицы и выписал еще какое то мудреное пенициллинное полоскание.
Взяв с врача слово, что он заедет через два дня, я проводил его.
И тут бабушка стала отводить душу.
- Беда! Утром за продуктами сходить надо? А с кем мальчика оставить? - Она вздохнула и продолжала: - К Москве ведь я не очень привычная, в Мытищах живу. А молодые - Люба и Миша - задержались. И когда они приедут?..
Я рассказал ей, что был в санатории у Андрея Яковлевича, он молодцом выглядит. Объяснил, как трудно приходится Михаилу Андреевичу и Любови Николаевне: музыканты, разъезжать приходится. Потом предложил ей, пока я им напишу письмо, сходить в аптеку и заказать внуку лекарство. Она дала мне ленинградский адрес Золотницких, собралась уходить, но остановилась в дверях и сказала:
- Вы, голубчик, правильно говорите: что то неспокойно, трудно стали жить наши молодые. Любаша жаловалась мне, что между Мишей и отцом какой то раздор пошел. Михаил стал пропадать перед Новым годом по целым дням. Будто что то написал, пропечатать хочет… Нам, старикам, и не понять!
Она махнула рукой, вздохнула и ушла. А я стал раздумывать над поведением скрипача. Многие ли редакции газет и журналов могут заинтересоваться темой о новом грунте для скрипки? Не было ли его хождение со своей статьей маскировкой дальнейших операций с похищенными вещами?
Я сел сочинять письмо молодым Золотннцким. "Как же можно так поступать с больным стариком, - возмущался я. - Неужели нельзя было выбрать три минуты и написать хотя бы открытку? Даже если это был бы не отец, а много лет живущий за стеной сосед?" Я бранил Золотницких за то, что они ни разу не позвонили домой. В заключение призывал Любу повлиять на мужа и добиться, чтобы он написал письмо отцу…
В это время Вова проснулся, попросил пить, а потом почитать про зверей.
Я разыскал на этажерке книгу с яркими рисунками, полистал ее и начал читать про льва.
- Он кусачий? - спросил мальчишка.
- Да!
Я перевернул страниц пять и стал читать про серну.
- Она кусачая?
- Нет!
- Дядя, почитай сказку!
Я отыскал на этажерке сказки Пушкина, открыл книгу наугад.

Жил был поп,
Толоконный лоб.
Пошел поп по базару Посмотреть кой какого товару.
Навстречу ему Балда…

- А балда кусачая?
Тут, на мое счастье, вернулась из аптеки бабушка.

Днем я стал обзванивать по телефону разные редакции и объяснять, что скрипач Михаил Золотницкий уехал на гастроли и просил меня узнать, как обстоит дело с его статьей о грунте для скрипок. Но я запамятовал, в какой орган он ее сдал: кажется, в ваш… Наконец техническая секретарша журнала "Советская музыка" заявила, что статью скрипача они получили тридцатого декабря прошлого года. Она точно помнит - он ее принес в конце рабочего дня.
- Я еще спросила его, какое отношение он имеет к лауреату конкурса смычковых инструментов мастеру Золотницкому, - продолжала она. - Узнав, что это его отец, посоветовала попросить лауреата также поставить подпись под статьей. Он ответил, что тотчас поедет в мастерскую. Статью он сдал мне, у него осталась копия.
Я объяснил, что она находится у меня. И я, по просьбе автора, скоро отредактирую, сокращу ее и пришлю в редакцию.
Значит, скрипач был в редакции около шести часов вечера и, разумеется, не мог быть в мастерской после шести, иначе я видел бы его там. А позднее он был у приятеля, и Люба вызвала его по телефону домой. Если бы он по дороге все таки заехал в мастерскую, то остановился бы перед опечатанной дверью.

СИНИЙ ХАЛАТ

Я подхожу к описанию последних событий в истории моих добровольных поисков.
Только теперь я понимаю, как трудно из множества противоречивых улик составить истинную картину сложного преступления.
На улице мороз разрумянил щеки прохожих пылающими маками. Девушка в белом халате продавала из плетеной корзинки горячие пирожки. Негры студенты окружили ее, покупали румяные поджаристые, хрустящие пирожки; обжигая губы, ели их на ходу, пересмеивались.
В этот морозный день я поехал на дом к редакционной машинистке Алле, которую просил перепечатать выправленную мною статью скрипача.
Алла живет недалеко от студии научных фильмов. И, выйдя от нее, я решил зайти на студию и выяснить, как обстоят дела с кинопортретом мастера Золотницкого.
В кабинете Разумова я снова застал лишь одного беловолосого оператора Белкина. Облаченный в синий халат, он возился с кассетами. По его словам, Роман Осипович уехал обедать домой, к своей скрипачке, которая уже стала его женой. Говоря это, оператор с такой поспешностью расстегивал свой синий халат, что отлетела пуговица. Не обращая на это внимания, он снял его… нет, сорвал с себя, скомкал и сунул под чехол, в котором был какой то съемочный прибор.
- Далеко едете? - спросил я.
- Гоняют с одного конца на другой…
- Начинаете новый фильм?
- Нет, добиваем "Кинопортрет".
- И завтра будете продолжать?
- Завтра в павильоне жена Разумова будет записываться на звукопленку. Будет играть на своей новой скрипке в сопровождении оркестра.
- Стало быть, Роман Осипович все таки достал инструмент! Хороший?
- Клёвая штука! - проговорил оператор с восхищением.
Он поднял два аппарата в чехлах, понес их к выходу.
Я пошел вслед. У ворот его ждал автомобиль. Белкин поставил вещи в кузов, попрощался со мной и отправился за остальными. Я было двинулся дальше, но подумал: "Не довезет ли меня оператор до станции метро?" Спросил девушку шофера, в какую сторону они едут. Оказалось, что отправляются в мастерскую Золотницкого. Я удивился - ведь она еще опечатана, а старик в санатории! Девушка объяснила, что приказано заснять флигель, где помещается мастерская.
Я зашагал к метро, недоумевая, почему Белкин не сказал мне, что именно собирается снимать. Потом вспомнил, с какой быстротой он сорвал с себя синий халат и остался в коричневом комбинезоне. Возможно, халат только что выдали и он примерял его? Да, но почему мое появление заставило его так нервно снять халат? Тут что то неладно! И тотчас в памяти всплыли его слова о купленной Разумовым скрипке: "Клёвая штука". А в прошлый раз, подчеркивая напористый характер кинорежиссера, назвал его: "Молоток!"
Вдруг слова "синий халат", промелькнувшие в голове, поразили меня.
- Постой, постой! - громко воскликнул я и, подняв голову, увидел, что еду в вагоне метро, а пассажиры с удивлением поглядывают на меня.
Я сошел на следующей станции и отправился в обратную сторону. Снова придя на киностудию, я узнал адрес Разумова и помчался к нему на такси.

Дверь открыла красивая женщина. Ей было лет сорок, но изящное светлое платье и заколотые светло зеленым гребнем черные волосы молодили ее.
Она ввела меня в обставленную полированной мебелью комнату, пододвинула сверкающий палевым глянцем стул и отрекомендовалась:
- Разумова Екатерина Семеновна.
Мы разговорились. Моя собеседница удивилась, почему я вздумал писать о Золотницком.
- Будто для писателей и кинорежиссеров нет других тем! Вот мой Роман Осипович тоже мучается! Заодно и Михаила Золотницкого рекламируют. Есть же музыканты даровитее его!
Екатерина Семеновна начала бранить Андрея Яковлевича за вздорный характер, за то, что он подвел ее, не сделав к обещанному сроку новую скрипку. Но не было бы счастья, да несчастье помогло: Роман Осипович достал на время съемок из Государственной коллекции изумительного, премированного на конкурсе "Жаворонка". Она взяла лежащий на пианино футляр, раскрыла и вынула инструмент. Под ее смычком струны нежно запели "Мелодию" Глюка Крейслера, и вокруг словно возникло прозрачное озеро, а в нем и над ним плыла янтарная луна…
Когда Екатерина Семеновна кончила играть, сзади меня раздались аплодисменты. Я обернулся и увидел Разумова. Пока Екатерина Семеновна готовила чай, я увлек Романа Осиповича в уголок и сказал, что в очерке о Золотницком я якобы собираюсь упомянуть и людей, снимающих фильм о скрипичном мастере. Поэтому хочу узнать что нибудь об операторе Белкине.
- Советую о нем ничего не писать! - произнес Разумов с раздражением.
- Почему?
- Белкин - дармоед, лоботряс! Три года назад его исключили из Института кинематографии за неуспеваемость и спекуляцию факультетской цветной кинопленкой. После этого его увольняли из трех мест за прогулы. Он подвизался в каких то кустарных, ведомственных "кинокабинетах". Кто то из наших видел его в гостинице "Украина" в компании явных фарцовщиков, крутящихся вокруг иностранцев. Чем он живет, шатаясь и не работая по пять шесть месяцев, никому не известно.
- Почему же он в вашей группе?
- Потому что оператор Максим Леонтьевич Горохов, с которым я много лет работаю, в отпуску после болезни. А за Белкина просила его тетка - заслуженная артистка. Я взял его на должность ассистента оператора на месяц, для испытания, и сам не рад. Пока мирюсь - ведь все съемки уже сделаны Гороховым, остались незначительные досъемки. Но Белкин ничего толком не сделает, и за ним надо в оба смотреть. Вот сейчас поехал доснимать кадры для "Кинопортрета", а я приставил к нему нашего шофера Марусю Ларионову.
- Вам еще долго придется работать над "Кинопортретом"?
- Как вам сказать?.. Екатерину Семеновну нужно записать - ее игру на "Жаворонке". А в финале - Михаила Золотницкого, игру на "Родине".
- Но эта скрипка еще не готова.
- Вчера я был в санатории у Андрея Яковлевича. Он скоро вернется в Москву и обещал сейчас же собрать третий вариант "Родины". Я уверен, что теперь фильм будет!
Екатерина Семеновна пригласила нас к столу и заметила, что зря Роман Осипович так отзывается о Белкине - парень очень старается: первый посоветовал добыть "Жаворонка" для фильма и пригласить сыграть на этой скрипке не кого либо со стороны, а ее - человека, понимающего творческие идеи Разумова. И добавила, что Белкин живет интересами фильма: достал элегантную заграничную кофточку по очень сходной цене, в которой она будет сниматься в фильме.
Супруги заспорили. Не нужно было быть особенным психологом, чтобы понять: за короткий срок оператор успел втереться в доверие к Екатерине Семеновне.
Я извинился - спешу! - попрощался и выбежал из уютной разумовской квартирки.
Через минут пятнадцать такси подвезло меня к служебному входу в театр. Взяв пропуск, я сразу направился к коменданту. Константин Егорович встретил меня радушно и стал всячески благодарить: оказывается, сын Савватеева достал для него чижа и снегиря - замечательных строителей гнезд, а это очень важно для выведения канареечных птенцов. Потом он принялся рассказывать, каких канареек выводят голландцы, англичане, немцы: "школы пения" у них разные. Для большей убедительности почтенный комендант стал насвистывать мелодии кенарей разных стран.
Я понял, что это надолго, и поэтому неделикатно перебил Константина Егоровича, спросив, получили ли все заказчики по своим квитанциям отремонтированные в мастерской Золотницкого инструменты. Оказалось, что почти половина заказчиков ждет возвращения мастера. Потом он пожаловался, что ему много беспокойства причиняют кинематографисты.
- Мосфильм заканчивает съемки фильма спектакля
"Евгений Онегин", - говорил он. - По коридорам протянуты толстые кабели софитов, полно чужих людей, сломя голову носятся ассистенты. Ералаш!..
Слушая его, я машинально оглядывал комнату и заметил висящий в углу на стенном крючке синий халат, Синий халат!
Мгновенно в голове созрел план. Я попросил Константина Егоровича дать мне на полчасика этот халат, дескать, хочу потолкаться среди мосфильмовцев и, не привлекая к себе внимания, посмотреть, как проводятся съемки "Евгения Онегина". Комендант подал мне халат. Надевая его, я поинтересовался, по каким документам проходят сюда работники киностудий. Оказалось, что по временным пропускам.
- Но вахтеры, зная некоторых в лицо, пропускают их, ничего не спрашивая, - посетовал Константин Егорович. , - Слабовата еще бдительность, придется кое кому из вахтеров подкрутить гайки! - закончил он.
Во дворе я обошел "пикап" киностудии научных фильмов, в кабине которого читала журнал Маруся Ларионова - шофер, о котором упомянул Разумов. Войдя в здание, я понял, что в съемках "Онегина" наступил перерыв. В столовой сидели загримированные, в костюмах пушкинской эпохи, артисты и обедали. Белкина в столовой не было. Я поднялся наверх, в буфет, и потерялся среди одетых в синие халаты реквизиторов, осветителей, гримеров, рабочих. Они стояли возле стоек и закусывали. Слева за сдвинутыми столиками разместились "командиры": режиссер, ассистенты, операторы, их помощники. Их обслуживала единственная официантка, которую изредка отзывали свои: театральные костюмеры, бутафоры, декораторы - все в одинаковых синих халатах. Я подсел к ним. Они приняли меня за киноработника и стали расспрашивать, когда наконец кончатся съемки "Онегина". Взяв стакан кофе и ватрушку, я стал искать глазами Белкина. Если бы не белесая голова, я едва ли обнаружил бы его - в синем халате среди синих халатов! Вероятно, кинематографисты считали Белкина работником сцены, как театральные служащие меня - сотрудником киностудии.
Белкин дожевал бублик, протиснулся сквозь ряды завтракающих, прошмыгнул мимо нашего столика. Его взгляд скользнул по моей фигуре, но он не узнал меня и вышел из буфета. Я поднялся и последовал за ним.
Он быстро шагал по длинному коридору, уставленному вдоль стен сохнущими декорациями, различными "юпитерами", реквизитом. На ходу он извлек из кармана фотоаппарат в желтом футляре и накинул его ремень на плечо. По коридору сновали в синих халатах работники из разных мастерских: пошивочной, струнной, костюмерной, красильни. В их руках были картонки, доски, узлы, ящики… Синий халат в отведенном для мастерских флигеле был настолько привычен, что на человека в нем никто не обращал внимания.
Белкин стал подниматься на третий этаж по лестнице, а я, зная о грузовой подъемной машине, юркнул в нее и опередил его. Возле дверей пошивочной я остановился будто заинтересовавшись объявлением, и краем глаза наблюдал за оператором. Белкин подошел к двери мастерской Золотницкого. Посмотрев на сургучные печати, он в сердцах плюнул и отправился по лестнице вниз. Тем же путем, в лифте, я обогнал его, прошел по коридору первого этажа до конца и здесь, в вестибюле, встал за широкую колонну. Я видел, как Белкин взял в гардеробе свою кожанку на цигейке, шапку, снял синий халат, сунул его - я это разглядел! - в пустой желтый футляр фотоаппарата и вышел во двор.
Теперь я уже не сомневался, что именно оператор, скорее всего, и есть тот вор невидимка, который похитил красный портфель. Более того, возможно, что он подходил сегодня к дверям мастерской, чтобы разузнать, не работает ли мастер Золотницкий над "Родиной" и не пора ли начать охоту за этой скрипкой.
Мог ли я немедленно что то предпринять против Белкина? Нет! Надо выяснить, с кем он связан, кто стоит за ним, что он собой представляет, судился ли? Наконец, нужны еще веские, "железные" улики! Ведь одних моих умозаключений и того факта, что Белкин постоял перед дверями мастерской, совершенно недостаточно для возбуждения против него уголовного дела!
Пришло время обратиться в Уголовный розыск.

В УГОЛОВНОМ РОЗЫСКЕ

Александр Корнеевич Кудеяров был еще подполковником милиции, когда я впервые пришел туда, чтобы писать о людях милиции, об их труде и подвигах, чтобы глубже изучить повседневную обстановку их работы. Кудеяров сказал, что читает почти все книги о людях его профессии, но авторы частенько романтизируют своих героев. По существу, все немного проще и в то же время гораздо труднее. Я возразил: проще - значит обыкновеннее, но кто же назовет связанный с опасностью для жизни розыск преступников обычным делом? Конечно, для него, подполковника, втянувшегося в свою работу, все кажется обыденным, даже героизм его сотрудников. А разве это заурядное явление?
Александр Корнеевич велел выдать мне постоянный пропуск. И я начал выезжать с оперативными работниками па места происшествий и постигать методы, с помощью которых раскрываются преступления. Я присутствовал при допросах в отделе дознания, в кабинетах следователей. И передо мной раскрывались тяжелые человеческие судьбы, изломанные, уродливые характеры. В криминалистическом музее я увидел в документах и фотографиях историю многих преступлений, макеты орудий рецидивистов. И это помогло мне ознакомиться с жестоким и гнусным уголовным миром.
Когда передо мной открылись двери научно технического отдела, голова пошла кругом. Достижения физики, почерковедения, медицины, электроники, химии, дактилоскопии, биологии, рентгенографии были поставлены на борьбу с преступностью.
Сотрудники научно технического отдела, как и все работники милиции, стремились не только раскрыть любое злодеяние, но считали своим долгом предупредить преступление. В этой напряженной работе им помогали профессора, кандидаты и доктора наук, изобретатели и крупные научные учреждения.

Бессознательно я присвоил многие взгляды, рассуждения, привычки, даже внешние черточки подполковника Александра Корнеевича Кудеярова герою моих повестей - майору Виктору Владимировичу Градову. Только я довел Градова до звания полковника, а Кудеяров уже был комиссаром.
- Что же это ты держишь в черном теле твоего Градова? - спросил меня Александр Корнеевич. - И в звании не продвигаешь: я скоро собираюсь на пенсию, а твой Виктор Владимирович все еще орудует так, будто и годы ему нипочем!..
Это был редкий случай, когда живой человек тревожился за созданного по его подобию литературного героя.
- Не беспокойся, - заверил я Кудеярова, - выйдя на пенсию, ни ты, ни Градов не почиют на лаврах! А вот я, того и гляди, сяду в лужу из за дела Золотницкого.
- Ну, давай разбираться вместе, - сказал Александр Корнеевич и попросил секретаря вызвать нескольких работников подведомственного ему отдела.
А я тем временем вкратце изложил ему свои предположения.
Я смотрел на спокойное лицо Кудеярова, его черные веселые глаза, зачесанные назад седые волосы, открывающие большой с морщинами лоб. Этот милицейский генерал мог бы сойти за режиссера крупного театра или профессора медика. Ничего "воинственного"! Его страстью - кто бы мог подумать! - было пчеловодство. Он имел на даче несколько ульев.
Сотрудники вошли в кабинет. Многих я давно знал. Кудеяров предложил всем сесть и положил перед нами альбом с фотографиями фарцовщиков. В нем были снимки молодых людей, выклянчивающих у иностранцев пестрые тряпки. Этот "товар" они сбывали глуповатым дамочкам и стилягам. Безусые скупщики и продавцы контрабанды боялись Уголовного розыска и прятались за разными кличками: Буйвол, Лягушонок, Сковорода, Красавчик, Бамбина… Как принято в уголовном мире, они объяснялись между собой на особом жаргоне, безжалостно уродуя русский язык и коверкая иностранные слова.
Вот на снимке двадцатилетний Француз. Он сидит на диване, рядом лежат его "трофеи": нейлоновые рубашки, непромокаемые плащи "болонья". Вот Фиксатый - года на два старше Француза, закрывает от фотографа лицо рукой, он стоит за спинкой кресла, на котором выставлены зарубежные мокасины, женские сумочки, патефонные пластинки. Вот ровесник Фиксатого - Могиканин, продающий магнитофон "Грюндиг", английские галстуки…
Я листаю альбом, а мне рассказывают, что бывает и так: иностранный подпольный коммерсант почти все распродал, и тогда фарцовщик покупает ношеные пиджаки и брюки, грязную сорочку, носки. Но откуда у спекулянтов контрабандой столько свободного времени? Они нигде не учатся, не служат. Если только им грозит отмена паспортной прописки, они на месяц два поступают на любую работу, а потом уходят "по собственному желанию". Эти жалкие бездельники высматривают в аэропортах и в гостиницах подходящего иностранца и обхаживают его до тех пор, пока он не соглашается что нибудь продать. Постепенно фарцовщики заводят себе круг покупателей, посредников и укрывателей контрабанды…
- Вот он!
На меня с фотографии смотрел Белкин. Я узнал его, несмотря на то, что он был с бородкой, длинными волосами. Белкин был снят во весь рост. Над фотографией синими чернилами было написано: "Роберт Ильич Белкин. Кличка "Лорд".
Оказалось, что впервые Белкина задержали с контрабандой четыре года назад (ему было двадцать три), побеседовали с ним, отобрали все заграничные товары и отпустили. Через полтора года повторилось то же самое на таможне…
Александр Корнеевич прервал рассказ сотрудников и попросил меня повторить: где, как и почему я столкнулся с Белкиным. Я описал мои поиски похитителя красного портфеля, перечислил всех, кого подозревал в краже, и как, напав на след Белкина, сам видел, что с помощью синего халата он превратился в "вора невидимку".
Услыхав это, некоторые сотрудники одобрительно зашептались.
Видя мое недоумение, Кудеяров от души засмеялся:
- Ты не думай, что тебя считают королем сыщиков! Ты просто "вышел" на Белкина вполне профессионально, так же как "вышли" бы они.
Он велел одному из работников принести "Дело Белкина".
Александр Корнеевич вынул из папки толстый конверт и рассказал, что недавно в большой религиозный праздник в подмосковный старинный монастырь съехалось немало туристов, гостей. После праздника спохватились, что исчезла икона шестнадцатого века. Это произведение старорусского искусства давно было взято на государственный учет. Известно, что во всем мире высоко ценятся старинные русские иконы, иностранцы охотно покупают их у фарцовщиков. Работники Угрозыска, в связи с этой кражей, взяли под подозрение нескольких фарцовщиков, в том числе Белкина. Вскоре выяснили, что он несколько раз встречался с неким малопочтенным иностранцем, - а потом передал ему четыре коробки, в том числе одну большую, из под печенья, по размеру соответствующую украденной иконе. Тут же Александр Корнеевич вынул фотографию, на которой аппаратом ночных съемок был запечатлен весь эпизод. Оперативные сотрудники отправились на место происшествия - в городок, где расположен монастырь. Там узнали, что Белкин жил в той же гостинице, где и представители зарубежных кинофирм и газет. Одна из наших киностудий должна была снять несколько эпизодов торжественного молебствия. За границей всё еще трубят о том, что у нас не только запрещены богослужения, но даже колокольный звон. Белкин пристроился помощником к кинооператору и таким образом попал в монастырь.
Как же он мог проникнуть ночью в церковь, когда она запиралась и охранялась?
Пришли к заключению, что икона была похищена во время богослужения. Но скоро это предположение отпало: икона висела на правой от входа стене, у всех на виду, и ее нельзя было незаметно снять. И тут стало известно, что праздник продолжался не один день, что во время службы в церкви иногда выключали электрический свет, а восковые свечи оставляли большую часть церкви в полумраке. Решили узнать, где находился в это время Белкин. Для этого попросили киностудию сделать несколько увеличенных фотокопий с кинокадров молебствия. Разглядывая их через лупу, нашли Белкина. Он в черной рясе стоял в гуще черных ряс! Кудеяров подал мне эту фотографию: оператор стоял под помеченной красным крестиком иконой, которая потом исчезла. Когда в церкви погас свет, Белкину достаточно было протянуть руку к иконе, снять ее и спрятать, скажем, под рясой.
Почему же у вора сразу не произвели на квартире обыск и не арестовали его? Потому что это могло послужить сигналом тревоги для зарубежного покупателя, и он попросил бы кого либо из знакомых взять старинную икону в свой багаж и провезти через границу. Теперь же, перед самым отлетом за рубеж, иностранец подвергнется личному таможенному досмотру и ценное произведение искусства останется на Родине.
- Я уверен, что Белкин продал фотокопии деки и табличек "Родины"! Нельзя допустить, чтобы их увезли за границу! Кроме того, он продолжает крутиться возле мастерской. Он еще что то задумал! Хватит ему разгуливать на свободе!..
- Понимаю тебя, - перебил меня Кудеяров. - Но пока мы не можем вспугнуть Лорда. Сейчас этот шакал кругом обложен. Как только он попадет к нам, мы обязательно узнаем, куда он дел фотокопии.
- А с какого числа Белкин взят под наблюдение?
- С шестого января.
- Значит, видели, как он вчера подходил к дверям мастерской Золотницкого и что то вынюхивал?
- Конечно, видели! - успокоил меня Александр Корнеевич и хитро улыбнулся. - А вот тебя не заметили: ты отлично замаскировался в синий халат и стал "сыщиком невидимкой".
Сотрудники Кудеярова громко захохотали. И мне осталось лишь присоединиться к ним.

СКРИПИЧНЫЙ МАСТЕР РАССКАЗЫВАЕТ

За окнами метель поднимала и неистово кружила, в воздухе острые снежинки. С отчаянным криком взъерошенные воробьи ныряли в свои свитые в нишах домов гнезда. Один из них, перепуганный, влетел в раскрытую форточку и уселся на книжном шкафу. Я покормил его хлебом, потом изловчился схватить и с силой выбросил из форточки. Воробей взмахнул крылышками, чирикнул и благополучно скользнул в нишу.
Телефонный звонок отвлек меня от окна. Я услыхал голос Андрея Яковлевича. Он просил меня приехать.
Я немедленно отправился к Золотницким. Дверь мне открыла старушка, мать Любы, и сообщила, что сегодня утром приехал Михаил Андреевич, а Люба осталась аккомпанировать еще на трех концертах.
- Андрей Яковлевич вчера приехал, - добавила она, - молодец молодцом, петух петухом!
Она тихо открыла дверь в спальню. И я увидел стоящего ко мне спиной перед зеркалом старого мастера, одетого в элегантный серый костюм сына.
- А, уважаемый! - воскликнул он, повернувшись ко мне. - Очень хотелось повидать вас!
Андрей Яковлевич стал благодарить меня за то, что я заезжал к больному Вовке, привел к нему врача, написал сыну и снохе.
- Я приглашу на праздничный обед всех родных, друзей и всех учеников, до одного! - воскликнул скрипичный мастер. - И по справедливости скажу, что если бы не вы…
- Пустое, Андрей Яковлевич!
- Нет, не пустое! - возразил он, вскочив с места.
Резко повернув голову, он поднял ее, взметнул правую руку вверх. Передо мной возник помолодевший лет на десять мастер Золотницкий.
- Если откажетесь, я с вами по другому поговорю! - пригрозил он.
Какая поразительная перемена в человеке, к которому вплотную было приблизилась смерть!..
Андрей Яковлевич объяснил, что через часок отправляется на прием к доктору Галкину и хочет показаться во всей красе, поэтому и в костюм Михаила вырядился. Я подумал: "Собственно, зачем он вызвал меня?" Андрей Яковлевич сам разрешил мое недоумение.
- Я побеспокоил вас, уважаемый, по семейному вопросу, - сказал он, вздохнув. - Надоело мне все время грызться с Михайлой. Да и Любаша переживает. Все таки внучонок у меня!
- Славный мальчишка!
- Я хочу ввести Михайлу в полный курс моих дел и само собой - лучших учеников. Что скажете?
- Хорошо задумали, Андрей Яковлевич, давно пора!
- Обучу ребят - будут мастера! - откровенничал старик. - Вы не удивляйтесь моему решению: сынок порадовал меня. Я раньше любил иногда сыграть что нибудь приятное на своей белой скрипке. А вот Михайла взял да и отделал ее собственными руками!
Мастер показал на висящую на стене скрипку, которая, словно граненое оранжевое стекло, пускала по потолку пунцовые пульсирующие зайчики. Андрей Яковлевич кашлянул - и, как живое существо, скрипка чуть слышно прошептала: "А ах!"
- Во вкус вошел Михаила! - с гордостью проговорил мастер и, взяв смычок, сыграл несколько тактов романса "Жаворонок". - Этого "Соловушку" отдам жене Разумова. Поверьте слову, стоящая скрипочка!
- Кстати! В прошлом году кто то поцарапал ваш несгораемый шкаф, и вы заподозрили в этом Михаила Андреевича…
- Тсс! - прошептал старик, быстро запер дверь на ключ и подошел ко мне поближе. - Был такой грех. И не вспоминайте…
- Я недавно заходил в редакцию к Вере Ивановне. И она спрашивала, что же делать с вашим письмом.
- Я совсем о нем забыл! - воскликнул Золотницкий. - Без Михайлы я как без рук. Передайте ей, пусть газета позлее нажмет на дирекцию театра. Теперь вы сами убедились, к чему приводят теснота и неудобства в мастерской.
Я посоветовал написать об этом записку Вере Ивановне. Андрей Яковлевич взял лист бумаги и начал авторучкой аккуратно выводить буквицы - синее кружево строк. Я подумал: "Все, что творит своими руками мастер, выглядит художественно, талантливо".
Эта записка до сих пор хранится в моем архиве, и, когда она попадает мне на глаза, я думаю, как часто все мы бываем скоропалительны и несправедливы в своих умозаключениях и подозрениях.
Между тем скрипичный мастер с воодушевлением рассказывал о своей будущей "Родине".
- Клинушки то мне достались от моего учителя Кузьмы Порфирьевича Мефодьева, а ему - от деда. - Он зашагал по комнате, как до болезни, высоко вскидывая острые колени. - Клену будет больше двух веков! Если с умом взяться за отделку, то выйдет скрипка, - обойди весь мир, не найдешь!
В дверь постучали, старик открыл ее. В комнату вошли Савватеев с высоким плоским черным ящиком под мышкой и Михаил с красным портфелем в руках.
- Здравствуй, Андрей Яковлевич! - провозгласил архитектор. - Берег плоды всей твоей жизни как сокровище и никому, даже жене, не показывал!
- Спасибо тебе, Георгий Георгиевич! - ответил мастер и, поставив ящик на стол, открыл его маленьким ключиком.
В нем лежали все части белой "Родины" и куски старого дерева - клена и ели. Так вот кто был верным человеком, вот кому мастер доверил свою судьбу! А я…
Михаил молча протянул портфель отцу.
- Смотрел таблицы? - спросил старик коллекционера.
- Да! - ответил тот. - Небольшая разница в толщинках по сравнению со вторым вариантом. Те я сфотографировал для клише, а теперь пришлось снять эти. В общем, моя книга в полном порядке.
- Ладно! Отделаю "Родину" и преподнесу тебе мои таблицы. И распишусь, как наказывал, красной тушью.
Золотницкие отошли в сторону, сели на диван и о чем то горячо заговорили. Я взял под руку архитектора, подвел его к окну и начал разговор о скрипке "Родина".
- Может быть, теперь я узнаю, почему вы были так уверены, что тот, кто похитил портфель, вернет его обратно?
- Ну что ж, отвечу. Если нижнюю деку и таблички отдали бы нашему крупному мастеру, то он отказался бы делать инструмент. Зачем ему чужая дека? Нет, настоящий мастер не пойдет на такое. Кроме того, поступок сей весьма опасен.
- А если среднему мастеру?
- Он вообще за такое дело не возьмется. Они больше занимаются починкой. Потом риск: запорешь, скандалу не оберешься! А потом станут интересоваться, доискиваться. ..
- А если бы эта дека и таблички попали за границу?
- Даже в голову не приходило! - воскликнул Савватеев. - Конечно, там дело другое: все это отдадут наилучшему мастеру. Он, не боясь, доделает белую деку по табличкам, одновременно изучит характер дерева. И подберет для остальных частей скрипки идеальные клен и ель. Ведь тот, кто закажет скрипку, денег жалеть не будет: даст за нее, готовую, такую цену!.. Хорошая скрипка - то же золото!
Михаил вынул из кармана газету, развернул ее и дал отцу. Тот водрузил на нос очки в золотой оправе и стал читать. Он покачивал головой, что то бормотал.
- Здорово вы, уважаемый, про нас написали! - обратился он ко мне и смахнул пальцем слезу с уголка глаза. - Что же вы помалкивали?
Объяснив, что еще не видел сегодняшней газеты, я взглянул на полосу, где был мой очерк с портретом мастера и с серьезной укоризной в адрес дирекции театра.
- Ну уж, если такое дело не спрыснуть!.. - воскликнул старик.
- Вот вам Лев Натанович спрыснет! - перебил его Георгий Георгиевич.
- Ну ладно, доктору я обязан, - согласился старик. - Что ж, теперь до конца жизни ему в рот смотреть? - Он пожевал губами и выпалил: - Хотите не хотите, а закачу праздничный обед с шампанским!
- Да что вы, Андрей Яковлевич, развоевались? - пожурил я его. - Сами себе враг?
Но разве его проймешь!
- Человек один раз живет на свете! - разглагольствовал мастер. - По нашему: ешь, пей, да свое дело разумей! На этом жили, на этом и помрем!
- Вот вы это и скажите Льву Натановичу! - съязвил архитектор. - Под мужичка простачка играете, и присловья эти обветшали, поистерлись… - закончил он. - Ого, скоро час! Одевайтесь, Андрей Яковлевич!
- Иду, иду! - заторопился старик и напомнил сыну: - Завтра с утра начнем отделывать "Родину". Материалы сам будешь хранить. А грунт попробуем твой, с пчелиным воском! И на этикете тебя упомянем!
Глаза скрипача блеснули, он порывисто обнял отца.
Проводив Савватеева и Андрея Яковлевича до такси, я решил предупредить Галкина о разгульном настроении старика. По телефону автомату я позвонил в клинику и попросил доктора повлиять на ершистого пациента.

МИСТЕР СПАЙС, БЕЛКИН И К

В пятницу двадцать шестого января утром мне позвонил Кудеяров и попросил быть у него в двенадцать часов дня.
Солнце, ах, какое веселое солнце! На московских крышах пригреваются шапки снега, над ними поднимается жемчужная дымка, а с сосульки, висящей на карнизе, уже летит вниз первая трепещущая капля и, падая, звенит, как еле тронутая пальцем скрипичная струна.
На Петровском бульваре - шумливом детском островке - все еще стоит снежная баба в настоящих очках, с наполовину выкуренной сигарой во рту. Вокруг нее толпятся ребята с мамами и нянями, в их числе Вова с бабушкой. Машу им рукой, они мне отвечают тем же.
Александр Корнеевич Кудеяров сообщил, что три дня назад заранее предупрежденные таможенники произвели тщательный досмотр багажа у отправляющегося за границу мистера Вильяма Д. Спайса. Они обнаружили у него не только украденную старинную икону, но и другие запрещенные к вывозу вещи. После этого Белкина арестовали.
- Вот протокол его допроса, показания родных и соседей, - сказал Кудеяров, протягивая мне папку. - Прочти, а потом, потолкуем.
В деле было восемьдесят одна страница, но я кратко расскажу о главном.
Отец Роберта Белкина, счетовод на конном заводе, пристрастился к тотализатору - игре на бегах и скачках, дневал и ночевал на ипподроме. Мать - вечно занятая медсестра, измученная ночными дежурствами, домашней работой, непутевым мужем.
Учился Роберт средне. В пятом классе он сидел за партой с филателистом Димкой, сам стал собирать марки, увлекся этим. Однажды Дима показал ему в своем альбоме такие марки, что у Роберта захватило дыхание.

Он начал допытываться, где Дима достал эти филателистические редкости. Взяв "за секрет" перочинный ножик, приятель повел Роберта в гостиницу "Метрополь". В вестибюле подростки уже окружали иностранных туристов и меняли советские марки на зарубежные. Заокеанский гость бросил несколько мелких монет на пол. Ребята бросились их поднимать: многие собирали коллекции монет. И между юными нумизматами произошла потасовка. Воспользовавшись этим, Роберт подхватил две монеты, потом обменял их у ребят с соседнего двора на французскую марку с портретом Наполеона и в придачу еще получил жевательную резинку.
С этого дня Белкин начал осаждать иностранцев в гостиницах, ресторанах, даже на улицах. У одного туриста он приобрел толстый, в красных и синих узорах свитер и отдал за него материнскую медаль "800 лет Москвы". В школе об этом узнали. Комсомольцы решили поставить вопрос о Роберте на собрании, однако директор возразил: "Не стоит раздувать, да и родители поклялись, что отныне будут строго следить за сыном".
Роберт продолжал свои делишки уже с большей осторожностью. Он научился выбирать умеющих молчать и хорошо платить клиентов. Среди них оказались дочери старого кинооператора Горохова. Скоро под влиянием Горохова Роберт поступил в Институт кинематографии. Но уже на втором курсе был исключен за прогулы, спекуляцию кинопленкой. После этого нанимался осветителем, помощником оператора, ассистентом, но больше трех четырех месяцев нигде не задерживался. "Легкая жизнь" засасывала. Жил он махинациями с контрабандой и окончательно превратился в заправского лодыря.
Вот с милицией было трудно: за последние годы его не раз предупреждали, чтобы он немедленно устраивался куда нибудь на работу, иначе, по решению народного суда, его выселят из Москвы лет на пять с обязательным привлечением к труду.
В прошлом году Роберт встретил в гостинице "Националы" отлично говорящего по русски мистера Вильяма Д. Спайса. Тот сразу надоумил Роберта: "Лучше один крупный бизнес, чем сто мелких". Он посоветовал Белкину достать подлинную икону пятнадцатого шестнадцатого веков. За это будет заплачено хорошей пачкой долларов, японскими магнитофонами.

Таможенники при досмотре багажа мистера Спайса изъяли древнюю икону, которая так и лежала в деревянной коробке из под печенья, закрытая сверху слоями бисквита и пергаментной бумагой. При домашнем обыске у Белкина вначале никаких ценностей не нашли, но, применив металлоискатель, нашли под плинтусом золотые монеты царской чеканки. Потом с помощью рентгена обнаружили в стене ювелирные изделия, а пустив в ход свинцовый контейнер гаммаграфической установки, заряженный радиоактивным изотопом, из кирпичной кладки небольшого камина извлекли иностранную валюту и сберегательные книжки на предъявителя.
Среди фотографий в ящике письменного стола оказались отличные снимки нижней деки "Родины" третьего варианта и табличек толщинок для нее. В краже иконы Роберт был вынужден сознаться, а похищение красного портфеля отрицал, уверяя, что фотографии деки и табличек он нашел в ящике стола кинооператора Горохова.
К делу была приложена официальная справка о том, что по окончании школы по сей день (то есть за девять с лишним лет) Белкин фактически работал всего двадцать месяцев и восемь дней.
- Ничего себе типчик! - сказал я, закрыв папку.
Кудеяров встал, вытащил из шкафа прикрытое салфеткой блюдо с бутербродами, термос и два стакана. Поставив все это на стол, он пригласил меня позавтракать и, наливая в стаканы горячее кофе, сказал:
- Белкин прежде всего человек со слабым, ничтожным характером. К сожалению, ни школа, ни родители своевременно не повлияли на его характер, пустили на самотек. Можно родиться поэтом, художником, а фарцовщиком становятся. Смотри ка! Такое хорошее увлечение, как филателия или коллекционирование значков, при неблагоприятных условиях привело к преступлению. Нож полезная, нужная вещь. Но иногда становится орудием убийства.
- Но все же у Белкина была цель: он учился на оператора!
- На короткое время увлекся, глядя на работу добряка Горохова, который не смог воспитать даже своих дочерей!
- А как же поступили с мистером Спайсом?
- Отобрали все, что он приобрел незаконно.
- Его надо судить строже, чем Белкина!
- Это особая статья… - заметил Александр Корнеевич.

В понедельник, в двенадцать дня, я тихо приоткрыл дверь, на которой еще виднелись следы сургучных печатей, и протиснулся в мастерскую. Никто не оглянулся на меня - все были заняты: за передним столом спиной ко мне склонились над белой скрипкой отец и сын Золотницкие; за ними, каждый на своем рабочем месте, трудились ученики. Я тихо опустился на стоящий в углу стул.
- У тебя, Михайла, слух потоньше моего, - говорил Андрей Яковлевич, - настрой "Родину", чтобы пела, как жаворонок!
И, не оборачиваясь, обратился к знакомому мне ученику:
- Иван, ты оставил на скрипке старую подставку?
- Да! - ответил ученик, вставая.
- Сиди, сиди! - продолжал мастер. - Не лучше ли поставить новую?
- Вы не сказали?
- А ты сам соображай, Иван! - посоветовал мастер. - Без соображения не будешь Иваном Батовым! - и тут же спросил ученика в тельняшке: - Как у тебя дела, Володя?
- Плыву по фарватеру! - отчеканил тот, вскакивая.
- Ну плыви, плыви! - добродушно промолвил Андрей Яковлевич. - А до грифа доплыл?
- Нахожусь от него в двух кабельтовых! Видимость хорошая!
- Как доплывешь, пришвартуйся ко мне, морская душа! - приказал мастер, посмеиваясь, и, обернувшись к ученику, увидел меня. - Ба, уважаемый! Тютелька в тютельку прибыли!
И как бы в подтверждение его слов, дверь подсобной комнаты раскрылась и показались Разумов и кинооператор Горохов. Максим Леонтьевич был не так уж стар: знакомясь, он весьма крепко пожал мне руку и попросил пересесть подальше, так как сейчас будут сниматься недостающие кадры фильма о мастере Золотницком.
Эти эпизоды сегодня уже репетировали, и все знали, что надо делать.
Андрей Яковлевич достал красный портфель, вынул таблички "Родины" и сел с сыном за стол. Минут двадцать они снова репетировали, слушая команду Разумова. Наконец вспыхнули только что передвинутые осветительные рефлекторы. Кинорежиссер подал сигнал. Горохов навел на Золотницких стоящую на треножнике кинокамеру, и началась съемка.
Андрей Яковлевич заявил, что он благодарен своему учителю Мефодьеву за клен, ель и таблички, сыну - за новый рецепт грунта и закончил свое выступление словами, что будет счастлив, если скрипки его работы будут доставлять радость людям.
Разумов объявил перерыв до шести вечера, когда начнутся съемки играющего на белой "Родине" Михаила Золотницкого.
Мастер хотел было продолжать работу, но сын воспротивился этому и напомнил отцу о наказах доктора Галкина. К скрипачу присоединились все. И старику ничего не оставалось, как надеть шубу, которую ему подал Горохов. Он получил у Андрея Яковлевича разрешение взять с собой красный портфель и снять в студии отдельными кадрами таблички. Мы проводили Золотницких до двери мастерской. И я видел, как, спускаясь по ступеням, сын бережно поддерживал отца под руку.

ПОСЛЕДНИЙ ДОПРОС

Я поднялся на второй этаж, вошел в приемную перед кабинетом Кудеярова. Здесь уже сидели все, кого я пригласил свидетелями по делу Белкина. Я открыл дверь в кабинет. Кудеяров поманил меня пальцем и молча указал на стул рядом с собой. Я передал ему красный портфель.
После того как две стенографистки сели за столик, конвоиры ввели Белкина. Его лицо было спокойно, словно он входил в зал ресторана, где его ждали друзья. Он приветливо поклонился, после разрешения Кудеярова опустился на стул и слегка отпустил молнию своего замшевого комбинезона. Если бы все это происходило не в Уголовном розыске, можно было подумать, что перед нами показательный молодой человек конца второго тысячелетия.
Александр Корнеевич спросил его, решил ли он признаться в краже красного портфеля. Белкин усмехнулся: "Не собираюсь сам пришивать себе дело"… Кудеяров поинтересовался, был ли он в мастерской Золотницкого двадцать девятого декабря прошлого года? Белкин принялся задумчиво вычислять про себя, загибая пальцы, и наконец сообщил, что в этот день уезжал за город.
Из приемной вызвали Володю Суслова и Ивана Ротова. Они подтвердили, что двадцать девятого декабря оба были в мастерской.
- В этот день мы стояли на вахте! - добавил Володя.
- Были дежурными! - пояснил Иван.
- Часто заходил к вам в мастерскую Белкин? - спросил Александр Корнеевич.
- Он свою аппаратуру таскал то к нам, то от нас. За своего считали!
- Только и знали, что за ним дверь задраивать.
- Двадцать девятого в котором часу пришел Белкин?
- Кажется, в семь…
- Нет! - опять пояснил Иван. - Шести часов не было. В шесть Андрей Яковлевич уехал с Любовью Николаевной.
- Когда же Белкин появился?
- В шестом часу. Мы уложили Андрея Яковлевича в подсобке. Все вышли.
- Значит, вы впустили Белкина одного?
- Он же брал свою аппаратуру!
- Не ходить же за ним в кильватере!..
Тут я спросил учеников, не знают ли они, кто в начале декабря поцарапал несгораемый шкаф над замком. Иван ответил, что Андрей Яковлевич послал ученика новичка достать из шкафа пакетик со струнами, но крышечка замка туго ходит, и тот открыл ее стамеской. Когда мастер увидел царапины и стал волноваться, он, Иван, вместе с Володей замазали их красным лаком.
Отпустив учеников, Кудеяров пригласил Любу. И она вошла еще более красивая, чем обычно.
Люба объяснила, что двадцать девятого декабря в половине шестого принесла свекру обед. Он лежал после сердечного приступа в подсобной комнате, дремал. Люба заметила беспорядок: вещи сдвинуты с места, газета валяется на полу, в приоткрытой дверце несгораемого шкафа торчит связка ключей.
- Что хранил там ваш свекор?
- Красный портфель.
- Вы заперли шкаф и секретный ящик?
- Да. Я открыла дверцу, затворила ее поплотнее, потом повернула ключ и всю связку ключей положила на столик.
- Когда открывали дверцу, видели красный портфель?
- Нет! Там были квитанционные книжки, деньги, струны…
Вызвали Марусю Ларионову. Она показала, что двадцать девятого декабря привезла Белкина в театральные мастерские и ждала его во дворе. Это было в шестом часу, а через тридцать-сорок минут помощник оператора вынес в чехле осветительный прибор и сел с ним в кабину. Они поехали на киностудию, но по пути оператор велел остановиться и пошел в гастроном. Маруся хотела переложить прибор из кабины на заднее сиденье, но только подняла его, как из за чехла вывалился красный портфель.
- Врешь! - воскликнул фарцовщик.
- Тихо! . - стукнул ладонью по столу Кудеяров и спросил Марусю: - Портфель был на защелке?
- Нет. Укладывая его обратно в футляр, я заметила, что в нем была некрашеная спинка скрипки и большие листы бумаги с массой цифр.
- Белкин, признаёте себя виновным в краже портфеля?
- Не признаю! Во сне ей приснилось! В чехле был мой собственный красный портфель. Раскадровка сценария в нем лежала.
Александр Корнеевич открыл нижний ящик своего стола, извлек шесть разных красных портфелей и разложил их перед Марусей Ларионовой. Она посмотрела, повернула один из них другой стороной и узнала его по темному пятну, посаженному слесарем.
- Теперь, Белкин, признаёте себя виновным?
Фарцовщик сидел, опустив голову, очевидно прикидывая: продолжать отпираться или повиниться? Есть еще свидетели или Маруся последняя?
Кудеяров вызывает оператора Максима Леонтьевича Горохова. Тот входит уверенной походкой, с поднятой головой, крепко берется рукой за спинку стула. Куда девались его мягкость, добродушие, нерешительность?
- Задержанный нами Белкин заявил, - говорит комиссар, - что фотоснимки деки "Родины" и табличек нашел после вашего отъезда в отпуск у вас в рабочем столе?
- Как же я мог снять их, когда они лежали в несгораемом шкафу? Мастер Золотницкий показал их мельком один раз и сейчас же спрятал. Не было у меня таких снимков!
- Белкин проявлял интерес к деке и табличкам?
- Да! При мне расспрашивал нашего консультанта Савватеева, что к чему и какая цена…
- Белкин, был такой разговор?
- Не помню!
Александр Корнеевич вызывает Савватеева, который подтверждает слова Горохова. Георгий Георгиевич добавляет, что Белкин интересовался и тем, сколько может стоить сделанная мастером Золотницким "Родина".
- Не помню! - опять говорит фарцовщик.
- Лжешь! - закричал Горохов. - Ты украл портфель!
- Это еще надо доказать! Законы мы знаем!
- Тихо! - снова сказал Кудеяров и взял со стола две фотографии. - Снято неплохо! - и дал их свидетелю. - Ваши?
- Снимки слишком контрастные… - проговорил Горохов. - Нет, не мои!
Белкин взглянул через плечо свидетеля на фотографии и заявил:
- Моя работа! Это я снимал березы в Сокольниках, - указал он на первый снимок, - и Москву реку в полдень! - ткнул он пальцем во второй. - Стараешься, а все равно не ценят!
- Ваша работа? - спросил Александр Корнеевич, и в его голосе прозвучало сомнение: - Верно, ваша?
- Думаете, глаза отвожу? Я снимал моим аппаратом "Зенит С".
Я взял снимки и стал их рассматривать.
- Слушайте, Белкин! - сказал я. - Может быть, вашим аппаратом снимал кто нибудь другой?
- Новое дело! Я с ним никогда не разлучался!
- Но в студии оставляли?
- Брал с собой!
- Вы не заметили, - спросил Кудеяров, - что на ваших снимках есть один дефект?
Посмотрев на показанные ему две едва заметные темные линии, идущие поперек верхней части снимка, Белкин сказал:
- Где нибудь случайно пленку поцарапал…
- Возможно! - ответил Александр Корнеевич и, взяв лупу, предложил внимательно посмотреть на фотографии.
Да, две черные черты на небольшом расстоянии друг от друга, одинаковые на обоих снимках, тянулись вверху от края до края.
- Не смогли же вы поцарапать оба снимка с такой удивительной точностью, - сказал Кудеяров.

- Конечно, конечно… - пробормотал Белкин, вероятно почуяв, что ему неспроста показали эти фотографии. - Хотя это не имеет никакого отношения к делу.
- Возможно! - еще раз произнес Кудеяров. Вынул из "Дела Белкина" фотоснимки нижней деки "Родины" и табличек толщинок. - Поглядите! - сказал он, передавая лупу фарцовщику. - И на этих точно такие же черные линии!
Белкин взял лупу, посмотрел на фотографии. И я заметил, что его рука слегка дрожит.
- Ну как? - спросил Александр Корнеевич спокойно.
- Да, да, - прошептал фарцовщик в волнении. - Наверное, моя кассета…
- Нет! - ответил Кудеяров, доставая из ящика фотоаппарат "Зенит С" и вынимая его из футляра. - Кассета в полном порядке! - и взял из "Дела" лист бумаги с бланком научно технического отдела, где на машинке отпечатан акт экспертизы:

"На исследование из Московского уголовного розыска были доставлены:
1) фотоаппарат "Зенит С" за № 56097752, который был изъят при обыске на квартире у стажера, ассистента кинооператора студии научных фильмов Роберта Ильича Белкина;
2) фотоснимки размером 13x18, изображающие, первый - белую нижнюю деку скрипки "Родина" (третий вариант); второй - таблички толщинок для этой деки на двух листах.
Все фотографии обнаружены на таможне в багаже господина Вильяма Д. Спайса.
Перед экспертизой был поставлен вопрос: сняты ли эти фотографии фотоаппаратом "Зенит С" за № 56097752?

Осмотр и исследование

Фотоаппарат "Зенит С" за № 56097752 малоформатный, зеркальный. Кожаный футляр, в котором находится вышеуказанный аппарат, имеет ремешок, местами потертый и надрезанный. Фотокамера с объективом "Индустар 50" за № 5634619 светосилы 1:3, 5 просветлен.
При практическом опробовании фотоаппарата каких либо недостатков во взаимодействии частей и механизмов не обнаружено.
При снятии задней стенки фотоаппарата в нем оказались кассета и перемоточная катушка. На левом ролике механизма, служащего для перемотки пленки, имеются два микроскопических заусенца, размером 0, 03 миллиметра, расстояние между которыми составляет 10, 28 миллиметра. Данные дефекты отображаются в виде микроскопических продольных линий (белых царапин) на негативной пленке.
На снимках же, произведенных с помощью исследуемого аппарата, получаются такие же микроскопические черные линии, проходящие поперек всего снимка. Эти линии на снимках имеют в длину размер 13x18 и простым глазом малозаметны. Однако при применении увеличительных приборов эти линии ярко выражены.
При исследовании представленных на экспертизу фотоснимков установлено полное соответствие этих линий с дефектом негативной пленки (царапинами), отснятой вышеуказанным фотоаппаратом.

Заключение

Два снимка размером 13X18, изображающие белую нижнюю деку скрипки "Родина" (третий вариант) и таблички толщинок для этой деки, обнаруженные в багаже господина Вильяма Д. Спайса, отпечатаны с той пленки, которая была использована при съемке фотоаппаратом
"Зенит С" за № 56097752, изъятым на квартире у кинооператора Р. И. Белкина.
Эксперт трассолог (подпись).
Эксперт фотограф (подпись)".

Чем дальше читал акт экспертизы Белкин, тем бледнее становилось его лицо. Дочитав, он тихо положил бумагу на стол.
- Вы украли красный портфель, сняли вашим аппаратом деку, таблички, отпечатали снимки, пленку сожгли. Признаётесь, Белкин?
- Дд а… - выдавливает из себя фарцовщик, запинаясь. - Да а…
- Расскажите, как вы ухитрились положить портфель в платяной шкаф в то время, когда дверь мастерской была опечатана?
- Не клал! - отвечает преступник шепотом.
Кудеяров вызвал коменданта. Любитель канареек угрюм, тяжело дышит и, добравшись до стула, грузно опускается на него. Александр Корнеевич спрашивает, приходилось ли ему, Константину Егоровичу, снимать с двери мастерской сургучные печати и по какому поводу. Комендант объясняет, что первый раз сделал это для того, чтобы перенести из мастерской в другое помещение реставрированные смычковые инструменты, за которыми ежедневно приходили клиенты. Во второй раз он снял печати третьего января, когда Белкин заявил, что оставил в мастерской нужный ему до зарезу прибор, который он и достал из платяного шкафа.
- Вы это видели?
- Да! Стоял возле.
- Никуда не отлучались?
- Нет! Хотя… На дворе раздались частые автомобильные гудки. Белкин попросил меня посмотреть в окно, не сигналит ли его шофер, кажется Маруся. Я и поглядел туда.
- Значит, вы, Белкин, в это время сунули портфель в платяной шкаф?
- Под кучу фартуков! - добавляю я.
Преступник еле шевелит губами, подтверждая это.
Работая по очереди, стенографистки расшифровали и напечатали на машинке протокол, за исключением последних показаний свидетелей. Пока они заканчивали свое дело, я спросил Белкина, почему мистер Спайс не купил деку и таблички, а взял только фотографии. Белкин тихо объяснил, что покупатель плохо разбирается в скрипках и предложил за все десять "крабов" (дамских часов с браслеткой). Поэтому было решено: он, иностранец, покажет фотографии у себя, и в следующий.приезд он или же тот, кому поручит, купит эти вещи. Но предупредил, что даст много долларов за целую скрипку работы А. Я. Золотницкого. Сомнений не было: мистер Спайс преотлично понимал в скрипках, слышал или читал в наших и иностранных журналах о работах Андрея Яковлевича, особенно о его "Родине", и подбивал Белкина на новую кражу.
Когда под протоколом появились все нужные подписи и конвоиры увели преступника, Кудеяров пожал руки свидетелям.
- Спасибо за помощь, товарищи! - сказал он, провожая всех к двери. Затем, обхватив руками мои плечи, добавил: - Переходи к нам работать… Ну ну, шучу! Знаю - каждому свое.
И, уже прощаясь, предложил:
- Приезжай в выходной! Какой мед у меня!..

Москва, 1962-1964 гг

в начало