Николай Леонов Детективы
Николай Леонов,
Алексей Макеев

Закулисные интриги

– Я прошу прощения, но давайте не будем удаляться от темы. У меня еще две встречи перед совещанием в правительстве, – поторопил Реджаковского министр.
– Я только хочу сказать, что задумка этого режиссера в отношении нового спектакля не имела никакого отношения к творческому направлению театра. И я даже рад, что в конечном итоге репетиции отменили.
– Я, Геннадий Афанасьевич, вас услышал. И по-прежнему остаюсь убежденным в том, что Равец был человеком с прекрасным деловым чутьем. Его профессиональное актерское образование давало основание в полной мере полагаться и на его, так сказать, понимание вашей творческой концепции. Но не будем сейчас вдаваться в подробности творческого процесса. Я должен еще раз вас предупредить, что сейчас, после убийства Равца, и к театру, и к министерству будут проявлять повышенное внимание. На вас ложится вся ответственность за дисциплину. То есть фактически за все, что происходит в коллективе. В театре дисциплина, как говорил Станиславский, – это главное. Так?
Реджаковский безмолвно кивнул.
– Да, и по Уставу театра, как вы, наверное, помните... – начал министр, но его речь прервал тихий стук в дверь.
В кабинет заглянул седовласый мужчина в очках.
– А, вот и Олег Павлович. Проходите, проходите. Вы как раз вовремя. Поприсутствуйте при нашем разговоре.
Меньшинский, первый заместитель министра, коренастый мужчина лет пятидесяти, молча прошел в кабинет. Проходя мимо Геннадия Афанасьевича, он слегка склонил голову, выражая соболезнование и приветствие одновременно.
– Так. На чем мы остановились? За климат в коллективе несет ответственность художественный руководитель... Это так, Олег Павлович?
Меньшинский, занимая место напротив Реджаковского, кивнул.
– Конечно, за творческую обстановку всегда ответственен художественный руководитель, – сказал он. – И насколько я помню, Геннадий Афанасьевич озвучивал нам на недавнем ежегодном слете работников культуры какие-то свои творческие проекты. Так что коллективу есть чем заняться.
– Кстати, – прервал своего заместителя Брызгунов. – Геннадий Афанасьевич, какие у вас на ближайший месяц в отношении творческой работы планы?
– Я бы хотел заняться одним из сложных проектов, который, кстати, и по мнению Равца, должен был принести еще и деньги. Я хотел на базе театра открыть специализированный театральный курс для обучения иностранцев сценическому искусству. Есть готовые сметы этого проекта...
– Это все тема другого разговора. Я еще раз повторю, – продолжил Брызгунов. – Я не намерен расставаться с людьми, проверенными за многие годы работы, просто так, если на то не будет веских причин. Я подчеркиваю, что заинтересован в том, чтобы оставить все, как есть. Но для этого от вас потребуется предельная концентрация сил. Один только промах может стать для театра и для министерства роковым! Вы не думайте, Геннадий Афанасьевич, что я только с вами говорю на эту тему. Теперь подобный разговор состоится с каждым руководителем, потому что министерству никто больше не простит никаких, даже самых мелких, ошибок!
Министр встал и прошелся по кабинету за спиной у Реджаковского, а затем, поравнявшись с художественным руководителем, остановился в полуметре от его стула.
– Олег Павлович, жизнь не стоит на месте, и нам с вами все равно придется решать насущные проблемы. Пока представитель театра здесь, в министерстве, давайте обсудим возможные варианты, так сказать, на пост директора театра.
– Вы, Аркадий Михайлович, хотите, чтобы Геннадий Афанасьевич тоже принял участие в обсуждении? – переспросил Меньшинский.
– Конечно, Геннадий Афанасьевич может сказать свое слово по поводу назначения директора.
– Я бы предложил Виктора Максимовича Михайлова. Очень перспективный руководитель. Давно занимает пост заместителя Равца. Театр знает, как никто лучше.
– А вы что скажете, Геннадий Афанасьевич? – Брызгунов вернулся за свой стол и сел в кресло, свободно откинувшись на спинку.
– Ну, в общем... Виктор Максимович действительно человек опытный, по-моему, грамотный... Я бы не стал возражать.
– Какие у вас с ним отношения? – уточнил министр.
– Деловые. Мы нормально общаемся. Думаю, могли бы найти общий язык.
– Хорошо. Геннадий Афанасьевич, я еще раз прошу вас отнестись с вниманием к моим словам и принять все, о чем мы здесь сегодня говорили, на заметку. Сейчас можете быть свободны, а мы с Олегом Павловичем еще обсудим кое-какие дела.
Реджаковский с облегчением вздохнул, поднялся со стула и, попрощавшись, вышел из кабинета.
– Лада, налейте-ка нам по чашечке кофе, – Брызгунов набрал номер внутренней связи своей секретарши сразу, как только художественный руководитель покинул кабинет. – Вы же не откажетесь от чашечки, Олег Павлович? И сядьте поближе.
– Спасибо, с удовольствием, – ответил Меньшинский и пересел на стул, который стоял вплотную к столу министра.
– Ну, что вы думаете по поводу сложившейся ситуации? – напрямик спросил своего зама Брызгунов.
– Да уж! Равец, что ни говори, был человек опытный. Но я честно скажу вам, Аркадий Михайлович, мне кажется, Михайлов – перспективный кадр. У него должно получиться. Справится, я думаю.
Брызгунов открыто улыбнулся.


Глава 3

– Как тебе сказать, Лева? – Мария театрально развела руки в стороны и тут же вновь сложила их на манер примерной первоклассницы. – Я – актриса. Понимаешь, что это значит?
– Не совсем, – признался Гуров. – Поясни.
Он видел, что супруга чувствует себя крайне неловко, сидя с ним за одним обеденным столом лицом к лицу. И догадывался почему. В подобной ипостаси Мария Строева наблюдала своего мужа впервые. Любящий, внимательный и обходительный, он никогда не делился с ней своими проблемами на работе. Даже в те моменты, когда был особо загружен и пребывал в мрачном настроении. А теперь его работа невольно соприкоснулась с ее. И Мария видела перед собой сыщика. Серьезного, делового и сосредоточенного на интересующем его вопросе. Профессионала до мозга костей.
– Я хочу сказать, что я – человек творческий. И в первую очередь меня интересует именно творчество. Я не соприкасаюсь ни с административными, ни с хозяйственными, ни с какими-либо еще делами театра. Вот если бы ты попросил меня рассказать о ком-нибудь из актеров, например, или о режиссерах – это один вопрос... Даже о Реджаковском...
– Кто это? – прервал жену Гуров.
– Реджаковский? Это наш художественный руководитель. Будем так говорить, второй по значимости человек в театре. После Равца. На нем держится вся творческая часть...
Мария хотела добавить к этим словам еще что-то, но Гуров снова перебил ее. Пустые разглагольствования на театральные темы, к которым жена имела немалую склонность и которые в любой другой момент полковник выслушал бы с неподдельным участием и понимаем, сейчас его мало интересовали.
– Второй человек, говоришь? – переспросил он. – А теперь что же получается, Маша? После гибели Равца он автоматически становится первым?
– Нет. Конечно, нет, Лева, – Строева смешно сморщилась. – Неужели ты совсем в этом не разбираешься? Я столько рассказывала тебе... Ты меня не слушал?
– Ну что ты. Слушал, разумеется. Просто запамятовал, наверное, – полковник улыбнулся.
– Эх, ты! А еще сыщик! – Мария вернулась в присущее ей жизнерадостное состояние, и напряжение в разговоре спало. – Хорошо, я расскажу тебе все еще раз, если хочешь. Второй человек – это условно. Под Реджаковским, как я сказала, только творческая часть. И ничего больше. Четкое разделение функций, Лева. Он никогда не потянет того, чем занимался Равец. Да и не собирается этого делать. Понимаешь? Для этого есть другие люди. Как бы это поточнее выразиться?.. Более приземленные, что ли. А Реджаковский... Он человек искусства. Он весь в себе. Он парит. Только в последнее время его, конечно, заносит не туда...
– Как это?
Гуров привычно потянулся к карману за сигаретами, но в последний момент передумал и положил руку на стол. В присутствии жены полковник старался курить по минимуму. Насколько это было возможно.
– Стар он уже стал, – откровенно поделилась своими мыслями Строева. – Маразматичен... В высоком смысле этого слова...
– А у этого слова бывает и такой смысл? – с улыбкой поинтересовался Гуров.
– В нашей среде бывает. Отсюда у Геннадия Афанасьевича и все проблемы. И лишнего стал закладывать за воротник, и вечные дрязги с администрацией.
– И с Равцом?
– В первую очередь с Равцом.
– А вот с этого момента поподробнее, – попросил полковник. – На чем основывались эти его дрязги с Равцом?
Мария непринужденно рассмеялась, и это слегка смутило супруга.
– Да нечего тут рассказывать поподробнее, Лева, – она подалась вперед и игриво подмигнула. – Ты прямо как ребенок! Обычное в театральной среде дело. Равец худруку то смету зарежет, то спектакль, которым тот особо гордился, из репертуара выведет, то какой-нибудь репетиционный процесс приостановит. Вот тебе и причины для конфликтов.
– А почему он так делал? – мрачно спросил Гуров, понимая, что разобраться в специфике работы театра будет для него не так уж и просто, как казалось на первый взгляд. – Я имею в виду Равца.
– Потому что его как раз в первую очередь интересует не искусство, а деньги, – пояснила Мария. – В театрах всегда так. Мы думаем, что несем людям прекрасное, доброе, вечное, а для стоящего во главе театра руководства – это не более чем бизнес...
Она замолчала.
– Ясно, – протянул полковник. – Ясно, что ничего не ясно. Ну, хорошо. А что ты можешь рассказать мне о самом Равце? Что он был за человек? По жизни?
Мария поднялась из-за стола и стала неторопливо собирать оставшуюся после обеда посуду. Пустила воду в раковину. Гуров смотрел ей в спину. Некоторое время тишину нарушал только звук льющейся воды, а затем жена, обдумав что-то, заговорила:
– О том, что он был «голубой», я думаю, тебе уже известно? Так? В театре эта тема очень долго и очень часто муссировалась. Равец не гнушался принимать у себя в кабинете бойфрендов. К нему часто кто-нибудь приходил, и, глядя на этих молодых людей, сразу становилось понятным, какой они сексуальной ориентации. Все было написано на лицах. Да, и не только на них. Манера поведения, жесты, голос... Они уходили в кабинет Равца, и что там происходило на самом деле, никто, конечно, не знал... Тебе нужны слухи? – Мария повернула голову.
– Нет, слухи передавать не надо, – решительно отказался Гуров. – Я уже догадался, о чем они. Лучше скажи, насколько они соответствуют действительности.
– Откуда мне знать? Я свечку не держала.
– А ты знаешь кого-нибудь из тех, кто приходил к Равцу?
– Лично нет. Преимущественно это были его старые друзья. Школьные, министерские... И так называемые спонсоры. Готова даже предположить, что некоторые из них в действительности и являлись спонсорами. И если не для театра, то лично для Равца – точно, – Мария больше не поворачивалась лицом к мужу. Откинув назад волосы, она взяла мягкую губку и принялась мыть посуду. – Что еще тебе про него сказать? То, что он любил деньги, я уже сказала...
– Какие отношения у него были с Михайловым? – спросил Гуров.
– С Виктором Максимовичем? Как это ни странно, чисто деловые. Хотя, может быть, когда-то раньше... Я не знаю, Лева. Опять же не хочу повторять ту грязь, которую постоянно говорят про людей наши сотрудники. Михайлов – сам по себе человек ничего. С ним можно ладить. Равец, тот пожестче был. Но я повторяю, Лева, я – актриса, и мне редко приходилось общаться с кем-то из администрации. Постольку-поскольку...
– Михайлов автоматически идет на место Равца?
Гуров все-таки не выдержал и пристроил во рту сигарету. Щелкнул зажигалкой. Сизый дым тоненькой струйкой потянулся к потолку.
– Это будет решать министерство, – вымытую посуду Мария тщательно вытирала и по заведенной привычке складывала сразу в шкафчик. – Но если у них не будет более подходящей кандидатуры, они, конечно, поставят Михайлова. Во всяком случае, временно исполняющим обязанности. А ты что, его подозреваешь?
– Пока нет, милая, – Гуров взглянул на часы и поднялся из-за стола. – Спасибо тебе за информацию. Если что-то понадобится, я снова обращусь к тебе.
– Всегда пожалуйста, – Мария выключила воду и обернулась: – Ты уезжаешь?
– Да. Пора. Кстати, я еду к тебе в театр. Тебе не нужно на работу?
– Репетиционный процесс остановлен. У меня только вечером спектакль.
Гуров переложил сигарету в левую руку, подошел к жене, нежно обнял ее и поцеловал в щеку. Затем вышел из кухни, на ходу застегивая пуговицы пиджака.
– Проводишь, Мусь? – крикнул он из коридора супруге.
– Я тут, милый. Зачем спрашиваешь, как будто может быть другой ответ.
Гуров наклонился, чтобы завязать шнурки ботинок, и не видел, что жена стоит рядом в коридоре, прислонившись к платяному шкафу.
– Скажи, а ты, случаем, не знаешь, где живет этот ваш... Реджаковский?
– Худрук? Точно не знаю, но, кажется, где-то рядом с театром. Если я не ошибаюсь, его дом примыкает к театральному парку. Но лучше уточнить. Хочешь, я позвоню в отдел кадров?
– Да нет, не стоит. Я сам.
– Хорошо, как скажешь, – Мария подошла к мужу и еще раз поцеловала его на прощание.
В подъезде, спускаясь по лестнице, полковник набрал номер телефона Крячко.
– Ты где?
– Я-то на работе, а вот ты где?
– Ну, хватит, Стас. Ты что делаешь? – Гуров был явно не расположен к шутливому тону, однако напарника это нисколько не смущало.
– Рисую.
– Понял. Что, уже готово?
– Да, Лева, все готово. Фоторобот составлен. Он у меня. Один экземпляр у тебя на столе. Весьма миленькое личико, ты знаешь...
– Показывал кому-нибудь?
– Помилуй, Лев Иванович, – взмолился Крячко. – Я еще даже не обедал...
– Подожди, Стас, появилась одна маленькая зацепочка. – Гуров вышел во двор и двинулся в направлении парковки, где он оставил свой «Пежо». – Некий Реджаковский. Тебе не встречалась эта фамилия?
– Нет. Кто он такой?
– Второй после директора руководитель. У них с Равцом было паритетное якобы руководство. Как на производстве. Есть генеральный директор, а есть технический. Мне жена сказала, что у этого Реджаковского были постоянные трения с директором. Я хочу сейчас поехать в театр. Ты готов?
– Да, но только после того, как поем.
– Я заеду за тобой в управление. Будь готов.
– Понял. Идет.
Гуров сел за руль своего автомобиля и менее чем через полчаса прибыл в управление. В кабинете еще сохранялся аромат копченой курицы и свежих огурцов. Крячко, сидя за своим столом, наливал в кофейную чашку кипяток.
– Сколько можно есть? – Гурова искренне удивляла способность напарника растягивать удовольствие от вкушаемой пищи.
– Ты будешь? – Станислав кивком показал на пластиковые контейнеры с курицей и салатом, расставленные на столе.
– Я из дома.
– Ладно, не унижай. Столовская пища, между прочим, за неимением другого – тоже ничего. Не дает двинуть коньки.
– Мы едем? Или ты еще десерт будешь? Кофе там, пирожные...
– От десерта не откажусь.
– Стас, умоляю тебя, может, в машине доешь?
– Ладно, ладно. – Крячко взял со стола целлофановый пакетик с печеньем и, аккуратно скрутив жгутом верх пакетика, приготовился выйти из кабинета. – Хочешь, тебя тоже угощу. Печенье «суворовское».
– Пошли, – Гуров подошел к рабочему столу и взял только что составленный коллегами фоторобот.
– Слушай, с нами Васютин хотел ехать. У него копии портретов. Сейчас я за ним схожу.
– Я спускаюсь вниз, встречаемся в машине, – бросил Гуров и вслед за Крячко вышел из комнаты.
На лестнице парадного крыльца Крячко с майором милиции Евгением Васютиным догнали Гурова.
– Спасибо, Лев Иванович, что взяли с собой. Вы уже видели, какой портрет получился? – Васютин продемонстрировал полковнику увесистую пачку копий листов с черно-белым изображением мужского лица. – Свидетели говорят, получилось один в один.
– Ты нам дашь парочку? – спросил Крячко, усаживаясь на переднее пассажирское кресло в автомобиле.
– Держите. – Васютин протянул полковнику несколько копий.
– А ты зачем в театр, Жень? – поинтересовался Гуров.
– Я как раз с портретом хочу поработать. Поговорю с людьми. Уже можно будет кому-то на опознание оставить. А вдруг кто его опознает? Если этот человек часто приходил... А тем более, если он спонсор театра...
– Скажи, а ты опрашивал сегодня свидетелей? – Гурову было хорошо видно в зеркало заднего вида лицо майора. Васютин кивнул.
– Что собой представляет Реджаковский?
– Лев Иванович, боюсь, что я уже уехал составлять фоторобот, когда с ним беседовали. Это художественный руководитель, если я не ошибаюсь.
– Да-да, он самый.
– Нет, я его не дождался, Лев Иванович. В театре оставался Лисовский – участковый. Скорее всего, он Реджаковского и опрашивал.
– Ну да ладно! Разберемся на месте!
Гуров сильнее надавил на педаль акселератора и перестроил «Пежо» в крайний левый ряд. Через двадцать минут все трое прибыли к служебному входу театра. Дверь, как и утром, оказалась закрытой. На звук подъезжающей машины из-за желтой занавески на окне высунулось незнакомое сыщикам лицо пожилой женщины. Гуров сделал ей знак рукой, чтобы их впустили в помещение. Через несколько секунд дверь отворилась. Женщина высунула на улицу голову и недоверчиво осмотрела с ног до головы нежданных посетителей.
– Главное управление уголовного розыска, – представился Гуров. – Скажите, Реджаковский на месте?
– Нет.
– Разрешите, мы пройдем в отдел кадров.
Женщина отступила назад, пропуская следователей внутрь помещения.
– А вы чего хотели-то? Вон его дом, Реджаковского.
Гуров и Крячко повернулись к вахтерше.
– Вон, за театром. В четыре этажа дом. Он там живет. Третий этаж. Как войдете, налево. Дверь еще такая... кожей малинового цвета обита.
– Это точно? – переспросил Крячко.
– Да что ж я, врать, что ли, буду уважаемым людям? Я на первом этаже там живу. Этот дом когда-то как общежитие театральное строили...
– Ну что, пойдем сразу? – Гуров посмотрел на напарника. Тот кивнул.
– А вы же вахтер, как я понимаю? Василия Михайловича меняете? Да? – спросил Крячко, разворачивая сложенный вчетверо листок с фотороботом. – Этот человек вам знаком?
– Дайте-ка, дайте! – женщина прищурила единственный зрячий глаз – второй у нее был прикрыт постоянно – и, вытянув руку с листочком, внимательно посмотрела на изображение. Поморщившись, она отрицательно покачала головой. – Нет... Незнаком.
– Никогда не видели этого человека?
– Нет. Не припомню. Да я ведь не вижу ничего толком... А что, это убийца тот самый, да?
– Это фоторобот человека, которого нам нужно найти, – отрезал Крячко.
– Вы помните, квартира у Реджаковского какая? – вклинился Гуров. – Номер можете назвать?
– Шестая квартира.
Гуров посмотрел на напарника.
– Пойдем?
– Пойдем.
Крячко, ближе напарника стоявший к входной двери, наклонился к замку и отодвинул щеколду.
– Удачи вам, – бросил Лев Иванович Васютину.
Майор стоял в стороне, дожидаясь результата разговора сыщиков с вахтершей. Попрощавшись с коллегами, он скрылся в темном коридоре, ведущем в глубину здания.
– Ну и заведение! Сторожа у них ничего не видят, мужики все... странные какие-то, – сетовал Крячко, едва поспевая за напарником.
Гуров решительным шагом пошел в сторону дома, на который указала женщина.
– Этот дом, да?
– Да.
– Ну, и пошли тогда.
Следователи поднялись на третий этаж. Действительно, одна из двух дверей, выходивших на лестничную клетку, была обтянута темно-малиновым кожзаменителем. Отыскав звонок, Гуров вдавил кнопку. Спустя минуту им открыли.
Перед следователями предстал толстый, с седой головой и округлым раскрасневшимся лицом уже немолодой мужчина.
– Мы из Главного управления по расследованию особо важных преступлений, – представился Крячко, опережая напарника.
– Особо важных преступлений... – повторил мужчина и отошел в сторону, пропуская посетителей в глубь квартиры.
– А вы вот так, не спрашивая, открываете. Не боитесь? – поинтересовался Крячко, снимая на коврике около входной двери обувь.
– А чего нам бояться? Это они пусть боятся. А у нас ни денег, ни связей. Гол как сокол! Вот, – Реджаковский повел рукой, показывая на скромное убранство квартиры. – Это все наше богатство. Да вот, голос еще. А что еще актеру нужно?
Бархатный баритон художественного руководителя звучал мягко и тихо.
– Куда вы нас пригласите? – спросил Гуров, осматриваясь вокруг.
Одна из дверей коридора вела прямо в крохотную кухню, вторая, которую, составляли две резного дерева створки, открывала проход в гостиную.
– Да вот в зал, пожалуйста, проходите! – любезно предложил Геннадий Афанасьевич.
Сыщики тут же прошли в комнату и разместились на низеньком диване.
Зал был небольшим и довольно уютным. На толстом ворсистом ковре на полу стояло огромное деревянное кресло-качалка. На одном из подлокотников, небрежно спадая на пол, висел шерстяной плед. Вплотную к креслу был придвинут стеклянный журнальный столик на колесиках, на верхней полочке одиноко возвышалась пустая рюмка.
Гуров занял место напротив кресла-качалки. Реджаковский подошел было к креслу с явным намерением устроиться на насиженном месте, но передумал. Геннадий Афанасьевич взял одеяло, сделал несколько шагов назад и выдвинул из-за стола единственный в комнате стул. Затем сел на него, развернувшись вполоборота к гостям.
– Ревматизм. Я теперь без этой тряпки не могу. Кости уже не те, – худрук обернул пледом колени и посмотрел на сыщиков, ожидая от них вопросов.
– Вам часто приходилось по службе общаться с Равцом?
– Я все делал, как в Уставе театра написано, – поведал Реджаковский. – Без директора я не мог принять самостоятельно ни одного решения. Судите сами, назначение на роль – подпись директора, денежное поощрение кого-то из сотрудников творческого звена – подпись директора... Даже творческие планы в конечном итоге подписывал директор. Поэтому я постоянно обращался к Юрию Юрьевичу, чтобы, как сейчас говорят, перетрясти рабочие вопросы.
– То есть вы тесно сотрудничали?
– Приходилось.
– Почему приходилось? Это было для вас обременительно? – Гуров не сводил взгляда с художественного руководителя.
– Мы с Равцом никогда не выказывали друг другу неприязнь, – честно ответил Реджаковский. – Он был действительно очень опытным человеком в административных вопросах, несмотря на свой молодой возраст. Что ни говори, он умел грамотно вести бумажные дела... Насколько я мог судить. И потом, я действовал исключительно в рамках закона. Устав театра...
– Я не понял, – прервал опрашиваемого Гуров. – Вы же тоже руководитель. А по вашим словам получается, что вы каждый вопрос должны были согласовывать с Равцом. В чем же тогда заключается ваше руководство?
– Ну, как! Вы понимаете, театр – это в первую очередь творчество. А это процесс бесконечный. Актеры – люди с большим воображением и жизненной энергией... По крайней мере, так должно быть. Если процесс творения не регламентировать никак, то в театре начнется, так сказать, анархия. Кто-то должен следить за тем, чтобы актеры вовремя приходили на репетиции, чтобы были равномерно загружены в репертуаре... Я не знаю, вам, наверное, такие тонкости не нужны.
– Нужны, нужны, – отозвался Гуров. – Нам все нужно. Мы вас остановим, если что. Вы ведь уже давали сегодня показания, Геннадий Афанасьевич. Вы сейчас можете точь-в-точь повторить все, как говорили ранее. Можно и добавить что-то, если посчитаете нужным. Мы ведь без протокола. Можно сказать, у нас неофициальная беседа.
– Кстати, а у вас закурить здесь можно? – вклинился в разговор Крячко.
– Да пожалуйста. Курите. Пепельница должна быть где-то там... – Реджаковский показал на прогал между подлокотником дивана со стороны Крячко и торшером. – Не сочтите за труд...
Крячко опустил руку за высокий подлокотник, нащупал на полу пепельницу, взял ее и поставил перед собой на журнальный столик.
– Вы меня простите, молодые люди, но в таком случае я выпью!
Геннадий Афанасьевич встал со своего места, подошел к окну, отодвинул занавеску и взял с подоконника непонятно как оказавшиеся там наполовину початую бутылку водки и блюдце с нарезанными дольками солеными огурцами. Затем подошел к креслу-качалке. Подвинул его так, чтобы, сидя в нем, можно было видеть обоих собеседников. Бутылку Реджаковский поставил на журнальный столик рядом с рюмкой.
– Если вы не против...
Художественный руководитель расстелил плед на сиденье и тяжело опустился в кресло.
– Вы будете? – спросил он сыщиков, устроившись напротив.
– Нет, спасибо, – ответил Гуров и вслед за Крячко тоже прикурил сигарету.
– Скажите, я правильно вас понял? Реально получается, что вы только на бумаге руководили вместе?
– У меня есть Устав, которым я руководствуюсь. По Уставу официальным представителем театра в организациях, государственных органах был Юра.
Реджаковский налил в рюмку водку и отставил бутылку в сторону. Затем опрокинул содержимое рюмки в рот, поморщился, подцепил вилкой кусочек соленого огурца и с удовольствием захрустел им.
– На самом деле, – продолжил он, дожевывая, – я, так сказать, отвечаю за творческий процесс. Ну, вношу свои предложения по новым постановкам, беседую с актерами перед тем как кого-то нового взять в труппу, отсматриваю их работы в других театрах, беседую вживую... Так что, делаю все, что нужно для осуществления творческого процесса.
– А право подписи на документах было только у Равца?
– Да, приказы мог подписывать только Юра. Я, так сказать, только формально ставил свою подпись: «Согласовано».
– А были у вас с Равцом какие-то разногласия? – спросил Крячко.
– Сказать, что не были, будет неправильно. Вам любой подтвердит, что по творческим вопросам мы часто с Юрием Юрьевичем придерживались разного мнения. А в последнее время я вообще не мог понять, что с ним происходит. Я по натуре человек неконфликтный. Не могу я постоять за себя. Тем более что Юра последние несколько месяцев вообще как с цепи сорвался. Любое мое предложение, а особенно касающееся той части, в которой мы с ним были не согласны, он принимал едва ли не как личное оскорбление. Он мне фактически не давал работать последнее время, честно говоря...
– А с чем могло быть связано такое настроение Равца? – уточнил Крячко.
– Понятия не имею. Он меня в свои дела не посвящал. Мы не то чтобы не доверяли друг другу. Скорее, у нас были с ним разные интересы. Я вам честно скажу, эти современные отношения... Когда я был молод, у нас было модно любить красивеньких актрис. Каждый старался дружить с самой талантливой девушкой на курсе. Затем жениться на самой симпатичной актрисе в театре. Самая красивая, естественно, была любовницей начальства... А сейчас я, конечно, не знаю, как у вас там в органах...
– Все нормально у нас, – поспешил заверить Геннадия Афанасьевича Крячко.
– Ну вот... И я тоже жене говорю, как мне с ними общий язык найти, не знаю...
– И все же, в чем же заключались трения между вами? – Гуров докурил сигарету и потянулся к пепельнице, чтобы затушить окурок.
Реджаковский налил еще одну рюмку водки и тут же, не ставя ее на столик, выпил.
– Да он вообще мне работать не давал, если уж быть точным, – продолжил он. – Его только деньги интересовали в последнее время. Я не буду спорить. В театре действительно последнее время водились деньги. Но какого они происхождения, я не знаю. Кто-то из спонсоров ли давал... Или же сами мы зарабатывали. Я не знаю. Но то, что Юра вообще перестал считаться со мной как с художественным руководителем – это факт. Зарубил новую постановку. У него последнее время появились какие-то свои планы. Он старался заработать деньги буквально на всем. Детские спектакли приносят деньги, например, и он стал меня склонять, чтобы мы ставили больше детских спектаклей.
– Скажите, а у вас есть какие-нибудь подозрения – кому могла быть нужна смерть Равца?
– Трудно сказать. Возможно, кому-либо из спонсоров, кому Юра задолжал деньги. Ни для кого не секрет, что последнее время он делал крупные покупки для себя лично. «Мерседес» себе купил опять же.
– Вы упомянули спонсоров. Скажите, а часто вы видели директора с кем-то из них? – Гуров откинулся на спинку дивана и достал из внутреннего кармана пиджака ксерокопии фоторобота.
– Ну конечно! Постоянно! Каждый день практически кто-нибудь да приезжал. Они пили в кабинете у Юры дорогой коньяк за счет театра, конфеты... Это все наши будни. В то время, как мне на тюль он не давал...
– А в лицо знаете тех людей, которые приходили к Равцу? – продолжал допытываться Гуров.
– Знаю, конечно. Многих не только в лицо. Известные люди в городе.
– А портрет вот этого человека вам о чем-нибудь говорит? – Гуров развернул лицевой стороной к художественному руководителю фоторобот разыскиваемого мужчины.
Реджаковский качнул кресло вперед и слегка наклонился над бумагой.
– Ну-ка, ну-ка, дайте-ка. Очень похож на... Да, я знаю этого человека. Очень похож на Лошманова. Этот человек как раз и является одним из спонсоров нашего театра. Лошманов Роман Анатольевич. Он держит гей-клуб на Волоколамском.
– Они с Равцом... в каких отношениях были? – поинтересовался Крячко.
– Вот этого я не знаю, честно говоря... Я не присутствовал при их встречах. Но в театр он достаточно часто приезжал. Они в кабинете сидели, выпивали... Но что между ними было, не знаю. Да, и вот еще что! Равец ему очень большую сумму денег задолжал. Это я знаю точно, потому что в прошлом году эти деньги Равец просил под новогодний проект, который мы так и не осуществили. Роман Анатольевич требовал отчитаться за деньги, говорил, что, мол, если не можешь объяснить, где и на что потратил, тогда верни. А Юра сказал, что, если должен, верну. Но, насколько мне известно, так и не вернул. Интересно... А я ведь если бы не вы, так бы и не вспомнил про Лошманова. А ведь это возможно... Я вам точно говорю! У мужика хватка бульдожья. Несмотря на ориентацию. Этот, если надо, мог и убить. Советую вам: вы с ним свяжитесь...
– Где у него клуб-то, вы говорите? – Крячко извлек из кармана джинсов миниатюрную карту Москвы.
Реджаковский снова подался вперед и жестом попросил Станислава показать ему карту.
– Вот. – Рука Геннадия Афанасьевича слегка дрожала. Он сделал над собой усилие и, присмотревшись, ткнул в крайнюю верхнюю точку на синей ветке метро. – Филевская ветка метро. Клуб расположен в районе Волоколамского шоссе. Лошманов оттуда почти не вылезает. Так что наверняка застанете. А к вечеру и подавно...
Сыщики поблагодарили художественного руководителя за информацию и поспешно направились к выходу.
– Мы с вами, возможно, еще свяжемся, Геннадий Афанасьевич, – сказал Гуров, перешагивая порог квартиры.
– Я всегда либо дома, либо в театре. Милости просим, – сказал Геннадий Афанасьевич, закрывая за следователями дверь.
– Первый пробный шар, и прямо в лузу, – сказал Крячко. Он спускался по ступеням подъезда вслед за Гуровым, едва поспевая за напарником. – Если этот Лошманов имеет отношение к убийству, то наш визит к нему как нельзя кстати. Он еще не успел расслабиться, а тут мы...
– Пока будем считать, что нам повезло. Надо бы проверить по базе данных этого Лошманова, пока мы не ушли далеко. На всякий случай.
– А ты думаешь, что старик настолько глуп, что стал бы вот так в цвет нас разводить?
– Я не знаю. Но проверить не мешало бы.
Крячко достал трубку сотового телефона и стал набирать номер дежурного в управлении. Сыщики тем временем подошли к служебному входу в театр, где Гуров оставил свой автомобиль.
– Занято. Не знаю, Лева, уже рабочий день к концу приближается. Пока мы сделаем запрос, пока там лейтенант пошевелится... Мы уже все сами разузнаем.
– Ну, у кого конец, а у кого и начало рабочего дня. А как он тебе показался? – поинтересовался Гуров, открывая дверцу «Пежо».
– Реджаковский? Старый алкаш. Вряд ли дедок стал бы нас обманывать. А ты что думаешь?
– Не знаю, Стас. Я вроде бы тоже убежден, что он тут ни при чем. Думаю, что старик действительно старался особо не соваться в дела директора...
Гуров завел мотор и стал осторожно выворачивать со стоянки на дорогу.
– Гуров, слушай, а ты это серьезно, насчет гей-клуба? А?
– В смысле?
– Ну, ты хочешь, чтобы мы одни туда сейчас поехали?
– А как ты еще себе представляешь встречу с Лошмановым? Больше, как я понимаю, нам с этим человеком встретиться негде.
– Как же мы туда попадем? Там, насколько мне известно, все очень строго, в смысле членства. Просто так туда не пройдешь.
– Война план покажет! Сориентируемся на местности. Пока сиди и расслабляйся.
– Покурить-то можно?
Крячко нажал на кнопку прикуривателя.
– Уф, ну и денек выдался! Я даже кофе выпить не успел за обедом.
Машина следователей тем временем выехала на ровную дорогу. Трасса была пуста, и Гуров нажал на педаль газа. Автомобиль стал медленно набирать скорость.
Кнопка прикуривателя с громким щелчком вернулась в исходное положение в тот самый момент, когда справа из арочного проема на полном ходу выскочил черный «Лендровер». Гуров заметил его боковым зрением и, утопив в пол педаль акселератора, бросил «Пежо» вперед. Избежать столкновения не удалось, но удар мощной стальной рефрижераторной решетки «Лендровера» пришелся не в переднюю дверцу со стороны пассажира, каким, вероятно, и был изначальный расчет неприятеля, а в заднее крыло. Раздался скрежет металла, и «Пежо» развернуло на проезжей части на девяносто градусов. Гуров резко ударил по тормозам.
– Твою мать! – Крячко завалился на бок, а так и не прикуренная сигарета, соскочив с нижней губы, упала ему под ноги. – Не было печали.
– Кому-то мы не нравимся, Стас. – Гуров скользнул рукой под пиджак и выдернул «штайр».
– Сейчас мы им понравимся еще меньше!
Едва ли не по пояс высунувшись в раскрытое окно, Крячко навел на «Лендровер» табельное оружие и выстрелил несколько раз подряд. Черный, как вороново крыло, внедорожник уже развернулся на проезжей части и, не обращая внимания на застучавшие по металлической обшивке пули, рванул в обратном направлении.
– Жми за ним, Лева! Разворачивайся! – гаркнул Крячко.
Гуров, не выпуская «штайр» из рук, вновь запустил двигатель, и «Пежо» устремился в погоню за неизвестными недоброжелателями. Мощный скоростной «Лендровер», подобно ледоколу, рассекал двигавшийся попутный и встречный транспорт. Недовольные водители громко сигналили, но вынужденно сворачивали на обочину. Гуров выжимал из старенького «Пежо» все, что мог, лишь бы не отпустить «Лендровер» слишком далеко.
– Да быстрей же! – бесновался на соседнем сиденье Крячко, массируя пальцами рифленую рукоятку пистолета. – Ты водить совсем не умеешь, что ли?
– Может, ты сядешь за руль? – огрызнулся Гуров.
– Раньше надо было думать! Теперь гони!
Миновав три или четыре квартала, внедорожник, не сбавляя скорости, заложил крутой вираж и ушел в поворот. Крячко высунулся из окна и выстрелил. Со звоном разлетелось заднее боковое стекло. Осколки посыпались на асфальт. «Пежо» повторил маневр преследуемого автомобиля. Навстречу ему выскочила маленькая юркая «Ока», и Гурову пришлось ощутимо взять влево, избегая столкновения.
– Он снова свернул! – коротко бросил Крячко. – Вправо. Первый же поворот.
Двигатель «Пежо» натужно взревел, готовый, казалось, рассыпаться в любую секунду. Гуров заскрежетал зубами. Направив автомобиль в тот самый проулок, куда указал Крячко, он почувствовал, как нога, лежащая на акселераторе, коснулась пола. Машина шла на пределе.
– Где он?
«Лендровер» исчез из виду. Полковник резко сбросил скорость.
– Давай в арку! – посоветовал напарник.
Гуров не стал спорить. Тем более что вариант, предложенный Крячко, казался самым оптимальным. Скрыться куда-либо еще у внедорожника просто не хватило бы времени. «Пежо» свернул в арку и остановился. Станислав оказался прав. «Лендровер» стоял в середине двора с распахнутой водительской дверцей. Крячко первым выбрался из салона.
– Стой! – Гуров последовал за ним, держа «штайр» на изготовку. – Осторожнее, Стас. Это может оказаться ловушкой.
– Не принимай меня за стажера. Лучше прикрой.
Мягко, по-кошачьи переступая с ноги на ногу, Крячко медленно двинулся в сторону «Лендровера». Пистолет со взведенным курком находился на уровне лица полковника. Он держал его обеими руками. Гуров сделал всего пару шагов вперед и остановился. Быстро огляделся по сторонам, а затем сфокусировал взгляд на черном внедорожнике. Он был уверен в том, что в случае крайней необходимости успеет спустить курок раньше, чем жизни Стаса будет угрожать реальная опасность.
Когда до «Лендровера» Крячко оставалось пройти не больше метра, напряжение у обоих достигло своего апогея. Но ничего не происходило. Автомобиль, не так давно пытавшийся их протаранить, выглядел безжизненным.
Крячко заглянул в салон.
– Никого! – громко возвестил он, опуская оружие. – Свалили, уроды! А жаль...
Гуров снова осмотрел дворик, но теперь уже более внимательно. В двух стоящих полукругом домах было по восемь подъездов. Водитель «Лендровера» мог скрыться в любом из них, и определить, в каком именно, сейчас уже не представлялось возможным. Гуров скользнул мрачным взглядом по окнам, невольно поймав себя на мысли, что неизвестный мог сейчас наблюдать за действиями сыщиков, оставаясь при этом невидимым для них самих.
– Там, за стоянкой, еще одна арка, – негромко произнес подошедший Крячко и указал рукой направление. – Он мог уйти и этим путем. Короче, упустили. А все из-за того, что кто-то слишком хреново водит.
– А может, из-за того, что кто-то слишком хреново стреляет? – парировал Гуров, убирая «штайр» обратно в наплечную кобуру.
– Это вряд ли. Я показал все, на что способен.
– Оно и видно. Так ты думаешь, он был один?
– Скорее всего. – Крячко пожал плечами. – Салон кожаный, и вмятина от задницы только на водительском месте. Плюс одна открытая дверь. Но... Черт его знает! Надо вызывать бригаду, пусть снимают отпечатки и, вообще, выясняют, чей это автомобиль. Номера, кстати, отсутствуют...
– Я заметил.
– Так мне звонить?
– Конечно, звони.
Станислав снял с пояса мобильник и набрал нужный номер.
– Впрочем, я и так догадываюсь, чьих это рук дело, – сказал он, дожидаясь, пока ему ответит вызываемый абонент.
– И чьих же?
– Так, ясное дело, – Крячко хмыкнул. – Лошманова. Старый пень звякнул ему, едва мы отъехали. Вот наш держатель гей– клуба и подсуетился. Ну, нам же проще. Верно, Лева? Своими неадекватными действиями он практически признал собственную вину.
– Я бы так не сказал, – угрюмо откликнулся Гуров. – Но если это снова твоя интуиция...
– Она, милая. В последнее время она меня редко подводит... – Крячко ответили, и он переключил свое внимание на незримого оппонента: – Яша, ты, что ли? Здорово! Крячко беспокоит. У нас тут одна интересная машинка нарисовалась, надо бы с ней поработать...
Гуров не стал слушать телефонные переговоры напарника и прошел к брошенному «Лендроверу». Вероятность того, что в салоне находился еще кто-то, помимо водителя, действительно была мизерная. Склонившись, полковник одним ловким движением распахнул бардачок. На половик вывалилась испачканная мазутом тряпка. Гуров заглянул внутрь, но ничего больше в бардачке не обнаружил. Автомобиль вообще выглядел так, словно его только недавно забрали из салона или он долгое время бесхозным простоял в гараже. Найти какую-либо зацепку, которая сможет вывести следствие на владельца «Лендровера», будет крайне затруднительно.
Рука опустилась на плечо Гурова, и он резко обернулся. Крячко широко улыбнулся.
– Ты стал слишком нервным, старик, – пожурил он напарника. – Ну, что там? Нашел что-нибудь стоящее?
– Ничего. Но отпечатки тут могут быть.
– Будем надеяться, – Станислав тяжело вздохнул. – Цаплин пообещал мне, что бригада прибудет сюда минут через двадцать. Я объяснил ему, как найти это место. Будем их дожидаться или все же рванем в гей-клуб? Честно говоря, меня уже изрядно тошнит от этих гомосексуальных дел. Я на сегодня свой лимит по этой теме исчерпал...
– Придется потерпеть. – Гуров отошел от «Лендровера». – И боюсь, что впереди самое интересное, Стас.
– Моя нервная система этого не выдержит. – Крячко сморщился.
– Я думал, у тебя стальные нервы.
– Это только на первый взгляд.
Гуров ободряюще похлопал напарника по плечу.
– Ладно, поехали, – сказал он. – Твоя же интуиция подсказывает, что это Лошманов, вот мы и проверим ее на месте. Чем скорее этот тип расколется, тем скорее закроем дело.
– Убедил, – лицо Крячко расплылось в довольной улыбке. – Только, может, сначала заскочим куда-нибудь перекусить? Чтобы сбить тошноту.
– Нет, – Гуров покачал головой. – Надо ковать железо, пока горячо. Поехали, Стас. Откроешь по дороге окошко, глотнешь свежего воздуха, тебе и полегчает.
Размашистым шагом полковник направился к тому месту, где они оставили «Пежо». Напарник последовал за ним.


Глава 4

Войдя в кабинет замминистра по культуре, Савотин не рассчитал силы и с грохотом закрыл за собой дверь.
– Ты что, сдурел? Хочешь мне кабинет разнести?
Олег Павлович сидел за столом, обхватив голову руками. Перед ним лежала груда бумаг. Он с утра хотел заняться текущими делами, но его мучила дикая головная боль. Было два часа дня, а он даже не прочел еще ни одного документа.
– Я тебя с двенадцати жду! Уже не знал, что и думать! Где тебя носит? Что там с Равцом? Что менты? – Он ударил о стол ладонями и застонал. – Все, не могу больше терпеть! Мне сейчас голову разорвет.
Поднявшись, он тяжелой походкой подошел к сейфу, достал из внутреннего кармана пиджака ключи и, открыв сейф, вынул оттуда полбутылки коньяка и две стопки.
– Если сейчас не полечусь – сдохну!
– Обязательно сдохнешь, если не перестанешь пить в таких количествах! – ответил Савотин.
Пока замминистра ходил за лекарством, он успел расположиться за столом напротив кресла Олега Павловича и закурить сигарету.
– Кончай курить, Борис! Меня сейчас стошнит! На вот, выпей лучше! – Меньшинский сел на свое место и налил в стопки коньяк.
– За рулем.



>>>