Зимние каникулы

Юденич был разбит, спокойствие Петрограду обеспечено, и опять вернулся я в распоряжение Коврова. Он было не хотел тогда отпускать меня на фронт, но тут уж я заупрямился.
- Мои товарищи жизни не жалеют, а я отсиживаться буду?
- Чудак, чекисту в тылу опасность грозит не меньше, чем солдату в бою, - говорит Ковров. - Каждую минуту из-за угла пристрелить могут, да и самого тебя Борецкая едва не отравила.
Ну да, как говорится, если что Ваньке втемяшится, так ты хоть кол на голове у него теши… Настоял я, отпустили меня на фронт.
Вернулся я, Ковров мне и говорит:
- Опасности тебе подавай? Что ж, иди. брат, на оперативную работу в таком случае.
Тут уж действительно жаловаться на тихую жизнь не приходилось. Охотились мы и на бандитов, и на спекулянтов, и на заговорщиков. Публика вся эта была видавшая виды - с иными приходилось в такие пере-стрелки вступать - не хуже, чем на войне… Одним словом, чистили мы Петроград - работы хватало.
Многое можно порассказать о тех годах, - сейчас расскажу о том, как Виктор вновь у меня в помощни-ках очутился.
К тому времени стал я себя чувствовать коренным петроградцем. Полюбил этот город, привык к нему, завелись у меня друзья и знакомые, - все, как полагается. Но больше всех дружил я с Железновыми. Отца Виктора, - не люблю об этом вспоминать, - убили белогвардейцы в бою под Ямбургом. Остался Виктор - как бы это сказать? - ну, будто на моем попечении. Часто захаживал я к Железновым - пайком поделюсь, о занятиях Виктора в школе справлюсь, мать его, Зинаиду Павловну, утешу.
- Трудно пока вам, конечно, но скоро все образуется, - говорю ей, бывало. - Вот вырастет Виктор - верная подмога, заменит отца…
В ту пору Виктор мне уже - ну, сыном не сыном, а как бы племянником стал.
Вот, значит, вызывает меня однажды Ковров и говорит:
- Спрятан здесь, в Петрограде, архив одного иностранного агента. В этом архиве имеются документы о связи бывшего Временного правительства с одной державой и о субсидировании этой державой всяких бело-гвардейских заговоров. Как ты сам понимаешь, эти документы представляют немаловажное значение для наше-го государства. В свое время вывезти эти бумаги из Петрограда не успели и, как нам стало известно, пытаются это сделать теперь. Так вот, нам нужно этот архив найти. Тебе, товарищ Пронин, могу напомнить, что в числе контрреволюционных организаций, которые субсидировались этим иностранным агентом, были и "Синие ме-чи". Небось не забыл еще своего знакомства с ними? Вот тебе и придется восстановить в памяти все, что каса-ется этой организации, и пойти по ее следам…
- Да, задал ты мне задачку, товарищ Ковров, - говорю я в ответ. - Легко сказать: найди. Пачка бумаг в Петрограде! Иголку в стоге сена я бы нашел, пожалуй…
- А ты и не ищи бумаги. - говорит Ковров. - Архив в портфеле не повезут…
Тут Ковров достает из-за шкафа дугу с подвязанным к ней колокольчиком и спрашивает меня:
- Лошадей запрягать умеешь?
- Брось-брось! - говорю я, догадываясь о каком-то подвохе со стороны Коврова, внимательно осмат-риваю дугу и ничего особенного, конечно, в ней не нахожу.
- Можно сломать? - спрашиваю Коврова.
- Но ведь другие не ломали? - отвечает он, берет со стола стакан и подает мне. - Держи.
Взял я стакан, Ковров держит один из концов дуги над стаканом, повертывает колокольчик, и сразу из дуги полилась в стакан бесцветная жидкость. Ковров опять быстро повернул колокольчик и закрыл этот стран-ный резервуар.
- Выпей, - говорит он мне.
- А что это? - спрашиваю я с опаской.
- Ничего-ничего, попробуй, - угощает он. Поднял я стакан, понюхал, выпил - и с удивлением смотрю на Коврова.
- Спирт? - спрашиваю я.
- Он самый, - подтверждает Ковров. - Вот его так и переправляли через границу…
Я молчу.
- Подумай теперь о бумагах, - говорит Ковров. - Постарайся, поищи, где их прячут…
Задумался я, но если приказано…
- Есть, - говорю, - товарищ начальник.
Пошел домой думать. А думать в те времена я еще не умел. Думаю и тревожусь: а ну как, пока я тут ду-маю, бумаги в это время из города вывозят? Внутреннее спокойствие - самое важное, я считаю, во всяком де-ле. Мы должны действовать как математики: решить задачу надо, и чем скорее, тем лучше, но - не спешить, не нервничать, не метаться… Пока я себя к этому приучил, сколько ошибок, сколько промахов сделал - вспомнить страшно!
Сижу дома, думаю и ничего придумать не могу. Не развито у меня еще тогда было воображение, чтобы самому дома сидеть, а мысленно весь город обойти.
Отправился я тогда обратно на службу, пересмотрел дела контрреволюционных организаций, которые были нами раскрыты, отметил на карте города все дома и помещения, где эти заговорщики обитали. Сунул этот адрес-календарь в карман и зашагал по городу.
Трудно еще жилось Питеру в то время. Топлива не хватало, продовольствие подвозили плохо. Но на-строение у жителей было приподнятое. Приближение победы чувствовалось всеми так же явственно, как ощу-щается наступление весны.
Хожу, присматриваюсь к отмеченным мною домам, в иные заглядываю, беседую с жильцами, и все это - будто мимо меня, ничто не останавливает моего внимания. Чувствую, что без толку хожу, а с чего начать - не знаю. Так, в своих скитаниях по городу, прошел я раза два или три мимо особняка Борецкой. Памятный дом, но никаких хороших воспоминаний у меня с ним не связано, а иду мимо - и щемит почему-то сердце. Не знаю почему, но решил я начать поиски с этого дома. Во-первых, умные люди в нем действовали, а во-вторых, не остыла во мне еще досада против этих умников, которые меня в дураках оставили…
Пошел к Коврову.
- Скажите-ка, - спрашиваю, - что нашли тогда в особняке, когда офицеров арестовали?
- Оружие, валюты сколько-то, патроны, - говорит Ковров. - Ничего особенного.
- Не может этого быть, - говорю я ему. - Не может быть, чтобы в таком удобном доме и такие хит-рые люди ничего не спрятали. Дай мне разрешение произвести в этом доме обыск.
- Не поднимай паники, - говорит Ковров. - Дом осмотреть можно. Допустим, жилищный отдел со-бирается ремонтировать дом, и в нем необходимо произвести тщательный технический осмотр…
Дали мне людей, и пошли мы на мою прежнюю квартиру. Борецкой там, понятно, и духу не осталось, все ценные вещи из особняка розданы были различным музеям, а в доме обитали самые обыкновенные жильцы, вселенные по ордерам жилищного отдела. Для осмотра дома это обстоятельство создавало дополнительные трудности: что ни комната, то новая семья, - однако жильцы встретили нас приветливо и всячески старались облегчить нашу работу.
В течение двух суток обстукали мы все стены, облазили и чердак, и подвалы, отдирали обои, поднимали паркет, каждую ступеньку на лестницах ощупали, проверили дымоходы и отдушники, - короче говоря, произ-вели такой технический осмотр, какого ни один строитель в жизни не производит, и… ничего не нашли.
Попутно, во время осмотра, я от жильцов узнавал, кто бывает в доме. Примечательного ничего не обнаружил. В доме ночевал иногда мужик-молочник, но его дальше кухни не пускали, да и сам он от своих бидонов отойти боялся.
Явились мы после обыска к Коврову.
- Ну что? - спрашивает он.
- Да ничего, - говорю я.
- Вот то-то и плохо, что "ничего", - говорит он. - Плохие вы следопыты. Опасаюсь, как бы этот са-мый архив мимо нашего носа не провезли…
Тут ясно я увидел, как мало он на меня надеется, и обидно мне стало, но сам понимаю, опыта у меня ни-какого и работник я действительно посредственный.
- У меня тут на примете старьевщик с молочником, - говорю и сам понимаю - пустяки говорю, но ведь надо же что-нибудь сказать.
- Старьевщики и молочники, конечно, народ интересный, - говорит Ковров, - но их больше писатели в юмористических рассказах расписывают, а ты менее колоритными личностями займись, умный враг всегда самым незаметным обывателем выглядит.
Поблагодарил я его за совет и решил все-таки познакомиться с молочником, и вообще со всеми, кто бы-вает в этом близком моему сердцу доме.
Рассказывать, конечно, о всех своих поисках и знакомствах и долго, и скучно. Жильцы и гости ихние оказались самыми обыкновенными людьми, молочник был тоже обыкновенным мужиком, и в отношении его смутило меня только одно, что приезжал он откуда-то из-под Пскова. Далеко от Петрограда, но не это меня смутило, - тогда в Петроград многие крестьяне из самых отдаленных деревень приезжали и отличные вещи задешево на продукты выменивали. Другое смутило. Вспомнил я, что этот самый "племянник" Борецкой, кото-рый так ловко обвел меня вокруг пальца, по рассказам, тоже учительствовал где-то под Псковом. И вот втемя-шилась мне мысль, что молочник и есть этот самый племянник.
Попросил я одного из жильцов известить меня, когда приедет крестьянин, - мол, тоже хочу у него мас-ла купить. Надо сказать, что крестьянин этот из такой дали не молоко, конечно, возил, а масло и сметану, и мо-лочником его просто так, по привычке, называли. Да это и понятно: выгодно ли было бы молоко из-под Пскова в Петроград везти!
Разумеется, за особняком я не перестал наблюдать, но жилец тоже оказался человеком аккуратным и вскоре позвонил ко мне утром на квартиру по телефону.
- Приехал молочник… - говорит. - Я его предупредил, чтобы он для вас масла оставил. Приходите после службы.
Эх, думаю, перестарался жилец! Тебя просили меня предупредить, а ты и молочника предупредил… Впрочем, тогда это было естественно такие услуги добрым знакомым оказывать, и ничего необычного в подоб-ной просьбе молочник не мог усмотреть. Однако пуганая ворона куста боится!
Дождался я времени, когда в учреждениях занятия кончаются, и пошел за маслом, готовый к встрече со старым знакомым.
Захожу с парадного крыльца, вызываю жильца.
- Здесь? - спрашиваю.
- Как же, как же, - сообщает жилец. - Дожидается вас.
Идем мы в кухню - и что же? Сидит там обыкновенный псковской мужик без малейшей подделки. По-здоровались мы.
- Ан уж думал, не придете, - говорит мне приезжий.
- Как можно! - отвечаю. - Да ведь службу не бросишь.
- Против порядка, конечно, не пойдешь, - соглашается приезжий.
Потолковали.
- Вы, что же, ночуете здесь? - спрашиваю.
- Заночую, - отвечает продавец. - Завтра куплю кое-что для дома и поеду.
Поторговались.
- Наживаешься, отец, - говорю.
- Где уж! - отвечает он. - А впрочем, разве такой город, как Питер, без спекулянтства построили бы?
- Что ж, ты и у себя под Псковом хочешь Питер выстроить? - шучу.
- Зачем? - отвечает - Нам не до жиру…
Купил я у него масла и… пошел восвояси. Отнес покупку Железновым, попил у них чайку, задумчивый сижу, молчу, смутно у меня на душе.
Подходит ко мне Виктор, кладет руку на плечо.
- Дело? - говорит.
- Дело, - говорю.
- Трудное? - говорит.
- Трудное, - говорю.
Вижу, хочется ему мне помочь, а расспрашивать, знает, не полагается.
- Секрет? - говорит.
- Секрет, - говорю.
Вернулся домой и… решил не бросать своего молочника, не останавливаться на полдороги: коли занялся молочником, так уж заниматься им до конца. Масло маслом, а ну как… Обманули меня раз эти псковские - не верю я им больше! Может, он действительно просто спекулянт, а все-таки надо проверить, что он из Петрогра-да повезет.
Улик нет, а совпадения неладные: останавливается во вредном этом особняке, живет у самой границы, и к тому же опять - псковской. "Проверь, проверь", - твержу я себе…
На следующий день с самого раннего утра находился я уже на наблюдательном посту неподалеку от особняка. Часов около десяти вышел мой мужичок из дому. Мешок с бидонами на плече. Пошел на рынок, по-толкался там, курточку какую-то купил, мануфактуру, всякую мелочь для хозяйства, - походил-походил и по-шел оттуда прямо на вокзал. В буфете попил чаю и встал в очередь к билетной кассе. Все идет совершенно нормально. Взял билет, дождался посадки, ворвался с прочими пассажирами в вагон…
Проводник соседнего вагона был предупрежден о том, что он обязан предоставить в мое распоряжение служебное отделение в вагоне и в случае, если последуют от меня какие-либо распоряжения, им подчиниться.
Поехали, значит, мы во Псков Было начало декабря, темнело рано Электрическое освещение в вагонах тогда было неисправно - горят кое-где в фонарях свечи, сумрачно, скучно. Вагоны покачивает, колеса посту-кивают, пассажиров в сон клонит. Едем.
- Поди-ка ты в соседний вагон, - говорю проводнику, - оставь в двух фонарях какие-нибудь огарки поплоше, чтоб ничего нельзя было разобрать.
Прошел я потом в тот вагон, поднял воротник, нахлобучил шапку, чтоб не узнать меня было. В вагоне теснота. Однако нашел я своего молочника, разглядел. Вижу, сидит он почти что в середке, дремлет, мешок его под лавкой лежит.
Подсел я в соседнее отделение с краешка. Ближе к Луге, думаю, - пора. Совсем разомлели люди в ваго-не. Ночь. Самый крепкий сон.
Вернулся к проводнику, объяснил ему, как найти молочника.
- Постарайся, друг, принеси мне его мешок, - прошу. - Имею желание взглянуть на его вещички и убедиться, не занимается ли данный гражданин спекуляцией…
Ушел проводник.
Минут двадцать спустя смотрю - волочит мешок моего псковича.
Признаться, вспомню, как в те годы действовал, так стыдно становится. Грубо работал, некультурно. Ес-ли, строже говоря, разобрать мои поступки, - ненужные вещи делал… Не умела еще голова работать. Надо знать психологию, уметь анализировать человеческие поступки, а мы тогда все больше вещественными доказа-тельствами увлекались. Теперь я бы так устроил, что преступник, того не подозревая, сам бы мне указал, где и что у него спрятано. Да и для того чтобы осмотреть мешок, тоже можно было найти более деликатный спо-соб… Подумать только! Осмотр дома, похищение мешка… Получалось, что я самолично предупреждал пре-ступника о том, что за ним ведется слежка. Наше счастье, что преступник не жил в доме… Эх, да что там гово-рить!
Заперся я в служебном отделении, проводника послал на пассажиров смотреть, а сам принялся осматри-вать содержимое мешка.
Суконная курточка. Ощупал ее - нет, ничего в ней не зашито. Отрез зеленого вельвета - есть такая ма-терия вроде бархата, - по-видимому, жене или дочери на платье. Гвозди, замки. Детская гармошка. Сжал я ее потихоньку - пустая. Коробка с монпасье и кусок хлеба. Два бидона. Заглянул в бидоны - пустые… Неза-видная добыча!
Но тут подумал я, что владелец этих бидонов живет на границе, вспомнил, как товарищи показывали мне различные доспехи, отобранные у контрабандистов. Незамысловатые доспехи: ящики да чемоданы с двойным дном, палки и дуги, выдолбленные внутри. Вспомнил уроки Коврова… "А что если и бидоны сделаны так", - подумал я, повернул бидон вверх дном и начал пытаться поворотить днище справа налево… И что же вы ду-маете? Пошло!
Отвинтил днище - разошлись боковые стенки, двойные они у бидонов оказались! Прежде в этих бидо-нах шелка да кружева доставляли из-за границы небось. А теперь? Прямо скажу, с замершим сердцем накло-нился я и увидел… Какие-то бумаги, да.
И тут я должен похвастаться. Подавил я в себе желание бумаги эти достать, а молочника арестовать. "А если он ни в чем не признается", - подумал я, и с мыслью этой не расстаюсь до сих пор, какое бы дело ни рас-следовал. Когда приходится иной раз читать или слышать, что следователь добился от преступника полного признания, так это значит, что следователю просто повезло. Надо уметь самому вопреки преступнику загадки разгадывать…
- Проснется мужик, поднимет шум, - спрашивает проводник, - как быть?
- А очень просто, - объясняю. - Неси мешок на прежнее место, как ни в чем не бывало. Будто попал-ся мешок тебе на глаза и ты ему хозяина ищешь…
Так все и обошлось.
Верст пятидесяти не доезжая до Пскова, вылез мой молочник из поезда. Выскочил вслед за ним и я, и в сторону. Увидит меня, сразу поймет в чем дело. Оплошность я сделал, уехав один из Петрограда. Не могу за ним следовать. Посматриваю издали… Прошел он со своим мешком за станцию, подошел к каким-то саням, положил мешок, сам сел, и лошадь сразу тронулась с места. Видно, выезжали за ним на станцию.
Тут кинулся я на станцию, спрашиваю:
- Откуда эта лошадь? Во-он пошла!
- А это, - говорят, - Афанасьев из Соловьевки. Вам что, туда надо? Старик из Петрограда приехал. Масло возит продавать. Богатый мужик. Сын за ним приезжал. Они бы вас взяли…
- Да нет, - говорю, - лошадь больно хороша.
Прикинул я кое-что в уме, - не может быть такого невезенья, думаю, чтобы он последние бумаги вывез, - и уехал с первым же поездом обратно в Петроград.
Доложил Коврову о поездке.
- Что думаешь делать дальше? - спросил он меня. - Люди нужны?
- Как бы не спугнуть… Лучше пограничную часть предупредите, - попросил я. - Чтобы в случае чего мог я к ним обратиться…
Затем зашел к знакомому уже мне жильцу, попросил опять известить меня, когда масло привезут. Тот действительно очень аккуратно перед самыми святками позвонил мне, и я встретился с Афанасьевым уже как старый покупатель, купил масла и опять отнес его Железновым.
- Напрасно вы о нас так беспокоитесь, Иван Николаевич, - говорит Зинаида Павловна и смущается.
- Люди свои, сочтемся, - отвечаю. - Я вот в деревню ехать собираюсь, отпустите со мной Виктора? Чего ему каникулы в городе проводить?
- Да уж не знаю, как быть, - говорит Зинаида Павловна. - Я бы и отпустила, да ведь вы человек заня-тый, куда такая обуза?
- А он мне помогать будет, - шучу в ответ. - Пускай с жизнью знакомится.
Тут Виктор сам подходит ко мне и шепотом, чтобы мать не слышала, спрашивает:
- Дело?
- Да, - говорю.
- Все то же? - спрашивает.
- Да.
Бросился он к матери, обнимает ее, тормошит.
- Мамочка, дорогая! - кричит. - Отпусти меня с Иваном Николаевичем. Весь год буду потом лучше всех учиться! На недельку только… Отпусти, честное слово!
Отпустила Зинаида Павловна со мной сына, конечно, и мы в тот же день, не дожидаясь Афанасьева, вы-ехали псковским поездом из Петрограда.
Взял я с собой ружье, лыжи… Охотники!
Виктор едет - ликует.
- Вырасту, тоже чекистом стану, - говорит.
- А вот мы это сейчас выясним, - отвечаю. - Что я делами занят - это естественно, но вот откуда ты взял, что я все одним и тем же делом занимаюсь?
- А очень просто, - говорит Виктор. - Носишь ты нам масло, и масло это какое-то не петроградское, вот я и решил, что ты все в одно место ездишь.
- Догадливый! - смеюсь я.
- А что мы там делать будем? - спрашивает Виктор.
- Где - "там"?
- А куда едем.
- Гулять, - говорю.
Смотрю - обиделся мальчишка, надулся как мышь на крупу.
- Ты чего? - спрашиваю.
- А может, ты меня в самом деле гулять везешь? - бурчит он. - Так я могу и один обратно вернуться.
- Ладно, спи, чекист, - говорю ему. - Там будет видно. Утро вечера мудренее.
Вылезли мы с ним где надо, наняли лошадь, поехали в Соловьевку, остановились у одного местного коммуниста, известного нам в Петрограде человека.
Предупредил я нашего хозяина:
- Говорите, что приехал к вам в гости родственник с братом.
Даю Виктору лыжи.
- Гуляй, - говорю.
- А дело? - спрашивает он.
- Гуляй, - повторяю, - и никаких вопросов.
- Да что ты, смеешься, что ли, надо мной? - возражает Виктор. - Я бы, может, не поехал гулять!
Рассердился я даже на него.
- Сказано - гуляй, и гуляй. Будешь еще у меня рассуждать! Я серьезно говорю: это тебе военное зада-ние. Гуляй, и вся недолга!
Заметил или нет раздражение в моем голосе Виктор - не знаю, только больше пререкаться не стал, за-брал лыжи и отправился на улицу.
На другой день спрашиваю хозяина:
- Афанасьев приехал?
- Недавно, - говорит тот. - Сын за ним ездил.
- Кликните-ка сюда моего мальчишку, - прошу. - И как-нибудь ненароком покажите ему Афанасье-ва.
Явился Виктор.
- Вот, - говорю, - тебе и поручение. Покажут тебе одного человека. Так твоя обязанность последить - не уйдет ли он куда-нибудь из деревни. Только смотри, около его избы не околачивайся. Гулять будешь, по-нятно?
Вечером пришел Виктор - ничего не приметил. На ночь я пошел бродить у околицы - тоже напрасно. Утром опять Виктор меня сменил…
Вскоре прибежал запыхавшийся, еле отдышался.
- Ушли! - говорит. - Пошел с ружьем, с собакой, с каким-то парнем. В лес. Идем-ка…
- А это вы напрасно тревожились, - говорит хозяин. - Это он с сыном белку бить ходит. За ними и следить не надо. Зимой Афанасьев или в Петроград ездит, или по белку ходит, только и всего. Охотники они с сыном не ахти какие, а все-таки на воротник да на шапку набьют зверя за зиму.
- Что ж это вы мне раньше не сказали, - говорю хозяину. - Я тоже люблю с ружьем побаловаться. Здешние места должны они знать, вот мы и пойдем завтра в ту же сторону.
Пообедали мы. Послал я Виктора снова на улицу.
- Как вернутся, лети ко мне.
Часа через два прилетает мальчишка.
- Вернулись!
Забрали мы с Виктором лыжи, и огородами - за околицу и в лес.
Идем по лесу. Сугробы волнами выгибаются. Разлапистые темно-зеленые ели точно присели на зем-' лю и прикрыли ее пушистыми своими юбками. Голые березы ввысь рвутся, и белые их стволы на синеватом снегу кажутся розовыми. Тишина стоит необыкновенная, как в театре перед поднятием занавеса. Вот-вот все сейчас запоет, заиграет. Только где-то в отдалении скрипнет сучок и что-то хрустнет, точно кашлянул кто.
Указал мне Виктор на лыжный след - легкий такой, бегущий. Сразу видно, что хорошие лыжники шли. Двое. А рядом мелкие и частые лунки - собака бежала. Идем мы по следу, быстро идем, и даже мне, отвы-кшему в городе от лыж, идти легко-легко - так кругом хорошо и привольно.
Километров пять мы так пробежали. Вдруг Виктор хватает меня за руку.
- Бей! - говорит. - Бей!
Указывает на высокую ель - на макушке, в ветвях, белка скачет.
- Снимай ружье!
Стряхнул я его руку со своей.
- Эх ты, чекист! - говорю. - Ты уж прямо из деревни с песнями выходил бы да Афанасьевых бы по-звал на прогулку.
Смутился он…
Достал я карту. Граница должна быть близко. Прикинул на глаз: километра два остается. Лыжня тут в овражек пошла… Небольшой такой овражек, но крутой и кое-где даже обрывистый.
Спустились мы с Виктором вниз. Оборвался лыжный след, никуда больше не ведет. Не прыгали же они отсюда по воздуху! Дно в овражке утоптано. Сломанная ель валяется. Постукал я по стволу - не выдолблен ли. Нет, звенит, на дрова просится. Пошныряли по овражку - все находки: снег да кусты под снегом.
- Пошли обратно, - говорю. - Ничего не понимаю.
И действительно ничего не понимаю. По моим соображениям, или Афанасьевы должны где-нибудь гра-ницу переходить, или к ним с той стороны кто-нибудь приходит, а лыжня явственно обрывается - и никакого следочка.
Направо, по карте, озеро, налево, отмечено у меня, застава. Дай, думаю, схожу к браткам, предупрежу о своих поисках.
Заставу мы нашли скоро, почти не плутали. Познакомился я с начальником, показал документы. Он был уже предупрежден о моем приезде… Поделился я с ним своими подозрениями, но отнесся он к ним недоверчи-во. Граница тогда не так отлично, как теперь, охранялась, и людей было поменьше, и опыта не было, но само-надеянным он оказался человеком!
- Не могли мы не заметить, - говорит, - если бы кто-нибудь границу перешел.
Пожелали мы с ним друг другу успеха, и пошел я с Виктором опять к себе в Соловьевку.
Вернулись домой поздно, ночь уже наступила, не успели отдохнуть, разбудил я Виктора.
- Вставай, - говорю. - На работу пора.
Ничего! Малый мой кубарем с лавки скатился, ноги в валенки, ополоснулся водой - рукой по лицу раз-раз, умылся, точно кошка, натянул шубейку и говорит:
- Пошли.
На улице звонкий декабрьский мороз. Ночь на исходе. Звезды гаснут медленно, неохотно. Небо сереет, становится сизым. По снегу тени бегут, точно птичьи стаи низко-низко над землей летят. Порошит снежок.
Это совсем нам на руку. Все следы заметет, в том числе и наши. Однако, идя к овражку, сделали мы здо-ровый крюк и подошли совсем с другой стороны, чтобы ненароком Афанасьевы не заметили чужих следов.
Выкопали мы себе с Виктором нору в снегу, поодаль, на верху оврага, и запрятались вроде медведей.
Весь день просидели, и хоть бы какой-нибудь зверь в овражек для смеха забежал. Хорошо еще, что мясо и хлеб захватили, по крайней мере не проголодались. Сидим, перешептываемся, прячемся, - а от кого? Вокруг ни души. Прошелестит в воздухе птица, упадет шишка, и опять сгустится лесная зимняя тишь.
- Долго так сидеть будем? - спрашивает Виктор. - От тоски сдохнешь.
- Терпи, брат, - говорю. - Назвался груздем - помалкивай. Думаешь, чекистом быть - так только и дела, что стрелять да за бандитами гоняться? На всю жизнь терпеньем запасайся!
Вернулись вечером в деревню несолоно хлебавши.
На исходе ночи снова бужу Виктора.
- Пошли опять.
На этот раз поленивее малый одевался. Сидеть сиднем в снегу целый день, конечно, не ахти какое весе-лое занятие.
Добрались до своего блиндажа, забрались туда, с утра скучать начинаем.
Но ближе к полдню слышим - голоса. Притаились мы. Виктор замер как белка в дупле. Приближаются люди. Смотрю - спускаются в овражек. Афанасьев! С ним его сын, - парню лет девятнадцать, а покрупнее отца. Позади собака.
Не приходилось мне еще таких собак видеть. Овчарка… Но какая! Рослая, морда волчья, грудь широкая, крепкая, сама поджарая, передние лапы как хорошие руки, а задние породистому коню впору… Идет пес сзади, нога в ногу с людьми, морду не повернет в сторону!
Откуда, думаю, у псковских мужиков такое сокровище?
И тут у меня дыхание перехватило. Остановился пес, повел носом, и показалось мне, будто шерсть на нем слегка вздыбилась. Почуял чужих, думаю, бросится к нам, и все пропало. Но, должно быть, уж очень вы-муштрован был этот пес - повел носом, - и опять за своими спутниками, как ни в чем не бывало.
Спустились Афанасьевы в овражек. Старик снял ружье, прислонил к поваленной ели, сбросил на снег ягдташ. Потом отошел с сыном в сторону, присели они на корточки, в снегу чего-то копаются. Из-за своего прикрытия не очень хорошо мог я рассмотреть, что они делали. Будто палки какие-то из-под снега достают. Потом вернулся старик к ягдташу, порылся в нем - опять чего-то колдует. Пес стоит у ружья, не шелохнется. Встал старик, бросил перед псом кость. Покосился на нее пес, но не трогает. А старик и не смотрит больше на собаку. Подозвал сына, смахнули они со ствола снег, сели рядышком и разговаривают о чем-то. Смотрю и не понимаю… Что такое?
Вдруг откуда-то совсем издалека собачий лай послышался. Пес сразу встрепенулся, но не двигается.
Тут старик не спеша достает из кармана старинные такие часы луковицей, смотрит на них, подходит к псу и коротко говорит:
- Геть!
Пес хватает кость в зубы и кидается вверх из овражка…
И вдруг у меня в голове все точно прояснилось. Вот оно, думаю! Вот кто у них почтальоном-то служит! А пес почти уже выбрался из оврага. Понимаю, нельзя его упустить! Выскочил я из-за прикрытия, вскинул ру-жье, а оно у меня отличное было, бельгийское, центрального боя, и на всякий случай картечью заряжено, с ка-кой на медведя ходят.
Какое-то холодное спокойствие мною овладело, прицелился я, а пес уже стремглав меж деревьями мчит-ся… Жалко такого пса губить, но ничего не поделаешь! Спустил курок, ахнул выстрел, подскочил пес и припал к снегу. Бегу к нему сам не свой…
И тут слышу, кричит сзади меня Виктор неистовым голосом:
- Пронин! Черт! Пронин!
Оглянулся, вижу - отец с сыном из овражка выбираются, и старик прямо в спину мне целится. Мгно-венно тут я сообразил, что пес от меня никуда уже не уйдет, кинул ружье, выхватил из кармана браунинг, бро-сился к Афанасьевым навстречу.
- Бросай ружье! - кричу. - Убью!
Старик, может, и не бросил бы, да сын растерялся, молод еще был.
- Бросай! - кричит. - Батя!
Опустил старик дуло…
Подбегаю к ним.
- Руки вверх! - кричу. - Руки!
Подняли они руки.
Стою против них, а мысли у меня в голове одна за другой несутся… Не доведу их я один ни до заставы, ни до деревни… Они тут каждую ложбинку, каждый бугорок знают. Без лыж раньше их в сугроб провалюсь, а на лыжах уйдут они от меня. Вот, думаю, когда Виктор спасет…
- Виктор! - зову я его, но голову не поворачиваю, не спускаю глаз с Афанасьевых. - Тебе приказ. На-девай лыжи - и на заставу. А я тут пока наших приятелей постерегу.
И если за что я Виктора уважаю, так за то, что в решительные моменты он всегда точно выполняет при-казания: сказано - и конец.
Слышу - зашелестели лыжи, побежал Виктор.
А я стою против Афанасьевых и секунды отсчитываю.
Узнал меня старик.
- Как вам мое маслице понравилось? - спрашивает.
- Не распробовал еще, - отвечаю. - Больно дорожишься.
- Дешево отдавать - проторгуешься, - говорит он… Так вот стояли и перекидывались словами, покуда не заскрипел за моей спиной снег и не подошел к нам красноармеец. Легче мне стало. Покосился я - парень ладный, статный, но понимаю - нельзя спускать глаз с Афанасьевых, они только и ждут, как бы я отвернулся.
- Что тут такое? - спрашивает красноармеец.
- А вы уже с заставы? - спрашиваю его в свою очередь. - Скоро! Вам небось объяснили там…
- Нет, не с заставы… - говорит красноармеец. - Я тут в обходе был.
- А к вам мой паренек побежал, - говорю. - Задержали мы тут с ним белогвардейских пособников.
- Да вот и мои товарищи, кажется, идут! - говорит красноармеец. - Вы присмотрите еще немного за ними, а я побегу, потороплю товарищей…
Действительно, слышу - доносится хруст валежника, идут какие-то люди…
Афанасьевы стоят, слушают наш разговор, молчат.
Красноармеец крикнул мне что-то на прощанье и также стремительно, как и появился, скрылся за де-ревьями. Не очень-то понравился мне его поступок, не по-товарищески было оставлять меня опять одного, но извинил я его - сгоряча все сразу не сообразишь.
Вскоре прибежали красноармейцы, человек десять, и начальник заставы вместе с Виктором. Забрали и отца, и сына, обезоружили их, и я смог спокойно расправить плечи. Подошли мы с начальником заставы к за-стреленной собаке, и при виде убитого мною великолепного пса еще раз сжалось у меня сердце. Как нес он в зубах кость, так и не выпустил ее. Разжали мы у пса челюсти, взяли кость, и все нам стало понятно: служила эта кость как бы футляром для бумаг.
Затем отправились мы в Соловьевку.
- Рассердился я было на вашего красноармейца, что одного меня с этими бандитами оставил, - говорю я по дороге начальнику заставы.
- Какого красноармейца? - спрашивает тот.
- Да вот, который в обходе был, - объясняю. - Он же к вам навстречу побежал.
- Да тут никакого красноармейца быть не могло, - говорит начальник. - Чудно что-то…
И тут я догадался, что это был тот самый человек, который на той стороне собаку дожидался и, не дож-давшись, пришел выяснить причину задержки. Представил я себе мысленно его обличье, вспомнился мне его бархатный голос, и сообразил я, что всего час назад разговаривал не с кем иным, как с тем самым "племянни-ком" госпожи Борецкой, который так ловко когда-то надо мной посмеялся.
- Да ведь это же оттуда! - принялся я объяснять начальнику и указывать в сторону границы. - Не мог он далеко уйти…
Рассыпались красноармейцы по лесу… Нет, не нашли.
В Соловьевке сделали мы у Афанасьевых обыск. Старик был потверже и поупрямее, - ничего бы, пожа-луй, не указал, но сын струсил, привел нас в коровник, - там мы и нашли под навозом жестянку с частью до-кументов.
Позже, когда Афанасьевых привезли в Петроград, он же сказал, где хранился в особняке архив.
В дровяном сарае, посреди всякой рухляди, запрятан был врытый в землю и засыпанный мусором ящик с бумагами. Никто бы и не подумал заглянуть в этот угол…
Часть архива старик Афанасьев успел переправить за границу, но и то, что осталось, сослужило нам службу и поведало о деятельности лейтенанта Роджерса, назвавшегося при знакомстве со мной племянником Борецкой и примерно год назад ночевавшего у меня в комнате.
Наступил новый год. Я зашел навестить Железновых. Виктор сидел за книжкой. Зинаида Павловна вари-ла на керосинке кашу. Мы поговорили с ней о сыне, и он не вмешивался в наш разговор. Но когда она зачем-то вышла из комнаты, он быстро подошел ко мне и заговорил вполголоса, потому что при матери никогда со мной о делах не разговаривал.
- Я вот все думаю, - сказал он. - Напрасно ты меня тогда услал. Я даже не понимаю, как этот бело-гвардеец тебя не убил.
- Потому и не убил, что я тебя на заставу послал, - сказал я, ероша мальчишеские вихры. - Он услы-шал приближение красноармейцев и ушел. Рискованно было напасть на меня, он бы к себе вниманье привлек. Вот он меня и не тронул, бесполезно было. Предпочел скрыться.
- А товарищей спасти? - спросил Виктор. - Ведь Афанасьевы ему были товарищи?
- Видишь ли, - сказал я, - эти люди товарищество понимают по-своему. Афанасьевы для него свое дело сделали, вот он ими и пожертвовал. А сами Афанасьевы не решились его выдать, а, может быть, надея-лись, что он их спасет.
Заблестели у Виктора глаза.
- А как ты думаешь, этот… Не ушел за границу?
- Поручиться не могу, но вполне возможно, что он находится где-нибудь среди нас.
Прижался ко мне Виктор.
- Поедем? - говорит. - Поедем искать этого человека?
Взял я его за плечи, подтолкнул к стулу, посадил.
- Сиди, - говорю. - Может быть, и поедем. Но пока об этом забудь. Вспомни, что ты матери обещал? После каникул учиться лучше всех.

дальше