Рекс Стаут. Черная гора Предупреждение Я не могу всецело поручиться за достоверность описываемых мною событий, так как большинство разговоров, свидетелем которых я был, велись в чужой стране и на чужом языке, в котором я вообще, что говорится, ни уха ни рыла. Поэтому даже при всех моих неоспоримых талантах я не в силах притворяться, что понимал хоть какую-то часть из того, что слышал. Тем не менее, за то, что случилось все именно так, готов поручиться собственной персоной Ниро Вулф, который в свободные минуты помогал мне переводить эту абракадабру на человеческий язык. В тех случаях, когда разговоры велись без его участия, я постарался описать все так добросовестно, как только мог. Возможно, и не стоило во всем этом признаваться, но в противном случае совесть моя была бы не совсем чиста. Арчи Гудвин 1 В тот мартовский четверг Ниро Вулф в первый и последний раз в своей жизни очутился в морге. Тогда вечером я едва успел подойти к телефону. В кармане у меня лежал билет на баскетбольный матч, и я ужинал на кухне, потому что мне надо было выйти без десяти восемь, а Вулф терпеть не может есть за одним столом с человеком, который куда-то спешит. Раньше поесть я не мог, потому что Фриц готовил дикую индейку и должен был доставить ее в столовую на подносе, чтобы Вулф мог лицезреть птицу в нетронутом виде, прежде чем ее сочную мякоть осквернит чей-то нож. Иногда, собираясь на очередную игру или в театр, я сам брал что-нибудь из холодильника около половины седьмого, и тогда успевал вовремя, но в этот раз мне уж очень захотелось отведать индюшатинки, не говоря уж о соусе из сельдерея и кукурузных оладьях. Когда я встал и отодвинул стул, то опаздывал уже на шесть минут, и тут зазвонил телефон. Попросив Фрица взять трубку на кухне, я вышел в прихожую, снял с вешалки пальто и уже надевал его, когда меня окликнул Фриц: - Арчи! С тобой хочет поговорить сержант Стеббинс. Я пробурчал нечто такое, что не предназначается для ваших ушей, поспешил в кабинет, подлетел к своему столу, схватил трубку и проорал в нее: - Валяй. У тебя целых восемь секунд. Но разговор продолжался больше чем восемьдесят раз по восемь, и вовсе не потому, что на этом настаивал Пэрли Стеббинс: я сам не мог оторваться от трубки после первой же его фразы. Повесив трубку, я постоял немного, тупо уставившись на стол Вулфа. Много раз за эти годы мне приходилось извещать Вулфа о том, что, мягко говоря, не могло его порадовать, но на сей раз все обстояло куда хуже. Признаться, я и сам был потрясен. Сначала я даже пожалел, что не ушел на две минуты раньше, но, осознав, что так было бы еще хуже - для него, по крайней мере, - я пересек прихожую, вошел и столовую и сказал: - Звонил Пэрли Стеббинс. Полчаса назад один мужчина вышел из своего дома на Восточной Пятьдесят четвертой улице и был убит выстрелом из стоявшей рядом машины. Найденные документы... Вулф прервал меня: - Нужно ли напоминать тебе, что дела не должны мешать приему пищи? - Нет. Это вовсе не дело. При убитом найдены документы на имя Марко Вукчича. Пэрли говорит, что сомнений у него нет, поскольку два сыщика знали Марко в лицо, но он хочет, чтобы я приехал для опознания. Если у вас нет возражений, то я поеду. Конечно, это зрелище менее приятно, чем баскетбол, но я уверен, что он бы поступил... Я хотел было продолжать, но поперхнулся и закашлялся. Вулф молча положил нож и вилку на тарелку. Его глаза уставились на меня, однако он не хмурился. Уголок его рта дернулся, потом еще раз. Чтобы прекратить это, Вулф стиснул губы. Он кивнул мне. - Ступай. Позвонишь. - У вас есть какие-то... - Нет. Позвонишь. Я повернулся и вышел. Пройдя квартал вниз по Десятой авеню, я поймал такси на Тридцать четвертой улице. Мы довольно быстро пересекли Манхэттен и добрались до городского морга на Восточной Двадцать девятой улице. Поскольку меня там знали и ждали, то пропустили без лишних вопросов. Я никогда не обращал внимания на стоявший там запах. Один из помощников прозектора по имени Фабер пытался меня однажды убедить, что у них пахнет, как в больнице, но с моим обонянием я не купился на такую дешевку. Фабер утверждал, что в самом помещении - не в холодильнике - редко находятся больше чем одни-два трупа, а я ответил, что в таком случае кто-то должен был распылить какую-то дрянь, чтобы здесь пахло моргом. С сыщиком из уголовки, который вел меня по коридору, я был знаком шапочно, а вот прозектора видел впервые. Он возился с чем-то на длинном столе, залитом ярким светом. Рядом стоял помощник. Мы с сыщиком остановились и некоторое время смотрели на них. Детальное описание этой процедуры будет вам полезно только в том случае, если вы собираетесь заняться поисками пули, попавшей в тело под углом между пятым и шестым ребром, а посему это действо я опускаю. - Ну, - спросил сыщик. - Да, - ответил я. - Я подтверждаю, что это тело Марко Вукчича, владельца ресторана "Рустерман". Если вы хотите, чтобы я подписал протокол, то подготовьте документы, а я пока позвоню. Выйди из комнаты, я прошел по коридору к телефонной будке и набрал номер. Обычно Фриц поднимает трубку после второго или третьего гудка, а Вулф после пятого или шестого, но на этот раз Вулф взял трубку сразу. - Да. - Говорит Арчи. Это Марко. У него две пули в груди и одна в животе. Я думаю, что Стеббинс уже на месте происшествия, на Пятьдесят четвертой улице, да и Кремер, наверное, там. Может быть, мне тоже поехать? - Нет. Оставайся на месте. Я приеду посмотреть на Марко. Где это находится? Расследуя убийства в Манхэттене вот уже больше двадцати лет, Вулф до сих пор не знает, где находится морг. Я объяснил... Подумав, что при данных обстоятельствах ему не помешала бы некоторая поддержка, и зная, как Вулф ненавидит поездки в машине, я собрался было предложить свои услуги как шофера, но Вулф уже повесил трубку. Выйдя из будки, я подошел к сидящему за столом сержанту Доновану и поставил его в известность, что опознал тело, но Вулф хочет приехать и удостовериться сам. Донован покачал головой. - У меня разрешение только на тебя. - Ерунда. При чем тут разрешение? Любой житель города и честный налогоплательщик имеет право взглянуть на останки своих родственников, друзей или врагов. Мистер Вулф является жителем города и исправно платит налоги. Я заполняю его налоговые декларации. - А я думал, что ты частный сыщик. - Да, я частный сыщик, но мне не нравится, как ты это говоришь. А еще я бухгалтер, личный секретарь и заноза в заднице. Ставлю восемь против пяти, что ты никогда не слышал слова "личный секретарь" и уж тем более не видел занозу в заднице. Он даже не рассердился. - Ну да, я знаю, ты у нас образованный, Мне нужно разрешение для Ниро Вулфа. Знаю я его. Пусть морочит голову ребятам из уголовки или самому окружному прокурору, но со мной его штучки не пройдут. Я не знал, что возразить. Вообще-то я хорошо себе представлял, с кем Доновану приходится иметь дело. К нему может явиться и парочка хулиганов, собирающих сведения для фальшивого опознания, и какая-нибудь истеричка, которой не терпится знать, не стала ли она вдовой. Это может достать кого угодно. Поэтому я просто попытался ему все объяснить. Я немного рассказал ему о Марко Вукчиче. О том, что он был одним из десяти людей, которых Ниро Вулф называл по имени. Что в течение многих лет он раз в месяц ужинал у Вулфа, а мы с Вулфом раз в месяц ужинали у него в ресторане. Что он и Вулф вместе росли в Черногории, которая теперь стала частью Югославии. Донован вроде бы слушал, но все это не произвело на него впечатления. Когда мне показалось, что я предельно ясно изложил ситуацию, и сделал перерыв, чтобы перевести дыхание, он повернулся к телефону, связался с уголовной полицией, наябедничал, что Вулф собирается приехать, запросил разрешение. Потом повесил трубку и заявил, что они перезвонят. Копья ломать не стоило. Он получил разрешение за минуту до того, как приехал Вулф. Я сам открыл входную дверь. - Сюда, - сказал я и провел его по коридору в комнату. Врач уже вынул пулю, которая вошла между пятым и шестым ребром, и собирался доставать ту, что глубже. Я увидел это с расстояния трех шагов, где и остановился. Вулф же продолжал двигаться, пока самая выдающаяся часть его тела - живот - не уперлась в край стола. Врач узнал его: - Я понимаю, что это был ваш друг, мистер Вулф. - Был, - сказал Вулф, немного громче, чем следовало. Он подвинулся боком, протянул руку, взял Марко за подбородок и попытался закрыть ему рот. Когда он убрал руку, рот снова открылся. Вулф хмуро посмотрел на доктора. - Мы это уладим, - заверил его врач. Вулф кивнул. Он засунул руку в карман, порылся там и показал доктору две маленькие монеты. - Это старые динары. Я хотел бы выполнить обещание, данное много лет назад. Врач кивнул, отошел, и Вулф положил монеты на глаза. Голова была чуть наклонена, и ему пришлось ее поправить, чтобы монеты не упали. Он отвернулся: - Вот и все. Больше у меня нет перед ним обязательств. Идем, Арчи. У выхода болтал с сержантом сыщик, сопровождавший меня. Он сказал, что мне не нужно подписывать протокол, и спросил Вулфа, подтверждает ли он опознание. Вулф кивнул и поинтересовался: - Где мистер Кремер? - Извините, не могу сказать. Вулф повернулся ко мне. - Я попросил водителя подождать. Ты сказал, что Марко жил на Восточной Пятьдесят четвертой? - Да. - Поехали туда. Эта поездка в такси нарушила установленный порядок. Недоверие Вулфа к машинам так велико, что он не в состоянии разговаривать, если передвигается в чем-то на колесах, даже когда я за рулем, но в этот раз он преодолел себя. Он стал меня расспрашивать о Марко Вукчиче. Я напомнил, что он знал Марко намного дольше и лучше, нежели я, на что Вулф ответил, что некоторые темы Марко никогда не обсуждал с ним - например, отношения с женщинами. Я согласился с ним, что он прав, но добавил, что, насколько я знаю, Марко не тратил время на обсуждение своих отношений с женщинами - он наслаждался ими, и привел пример. Пару лет назад я привел поужинать в "Рустерман" девушку по имени Сью Дондеро, Марко положил на нее глаз и прислал бутылку одного из своих лучших кларетов. На следующий день он позвонил мне и поинтересовался, не дам ли я ему адрес и телефон Сью. Я удовлетворил его интерес и постарался забыть ее. - Почему? - спросил Вулф. - ...чтобы дать ей подумать. Марко, единственный владелец "Рустермана", богатый вдовец, и Сью могла бы подцепить его. - Но не подцепила. - Нет. Насколько мне известно, что-то не получилось. - Что за черт, - выругался водитель, тормозя. При повороте с Парк-авеню на Пятьдесят четвертую улицу, ему надо было пересечь Лексингтон-авеню, но тут его остановил полицейский. Резкое торможение лишний раз утвердило Вулфа в его нелюбви к машинам. Водитель высунулся из окна и возмутился: - Послушайте, моему пассажиру нужен дом в этом квартале. - Ничем не могу помочь. Улица перекрыта. Поворачивайте. Водитель резко вырулил и подвез нас к тротуару. Я заплатил, выбрался из машины и придержал дверь, чтобы дать возможность Вулфу вынести себя. С минуту он постоял, чтобы перенести дыхание, и мы направились в восточную сторону. В десяти шагах от нас стоял другой полицейский, немного дальше - еще один. Центр квартала кишел полицейскими машинами, прожекторами, работающими людьми и уличными зеваками. С нашей стороны часть тротуара была огорожена канатом. Когда мы подошли, полицейский преградил нам путь и рявкнул: - Переходите на ту сторону и не задерживайтесь. - Я приехал это осмотреть, - сказал Вулф. - Я знаю. Вы и еще десять тысяч. Освободите место. - Я друг человека, которого убили. Меня зовут Ниро Вулф. - Ага, а меня генерал Макартур. Отваливайте. Разговор мог бы получить интересное развитие, если бы вдруг в свете прожектора я не заметил знакомое лицо. - Роуклифф, - завопил я. Лейтенант обернулся, внимательно посмотрел, вышел из освещенного круга, вгляделся еще внимательней и наконец подошел. - Ну, - требовательно спросил он. Из всех сотрудников отдела по расследованию тяжких преступлений, с которым мы имели дело, от начальников до подчиненных, лейтенант Роуклифф - единственный, от общения с которым я выпадаю в осадок, и я уверен, что наши чувства взаимны. Он-то уж точно хотел бы видеть меня там же, где и я желал очутиться ему. Поэтому, позвав его, я предоставил право вести переговоры Вулфу. - Добрый вечер, мистер Роуклифф. Мистер Кремер здесь? - Нет. - А мистер Стеббинс? - Нет. - Я хотел бы увидеть место, где погиб мистер Вукчич. - Вы мешаете. Мы работаем. - Я тоже. Роуклифф задумался. Он бы с удовольствием приказал парочке помощников отвести нас к реке и утопить, но момент был явно неудачен. Ведь это было совершенно неслыханно: Вулф вышел из дома по делу. Роуклифф понимал, случилось нечто из ряда вон выходящее, и ему было неясно, как прореагирует начальство, если он даст волю своим чувствам. И, конечно, он знал, что Вулф и Вукчич были близкими друзьями. Сделав над собой видимое усилие, он все-таки проворчал: - Идите сюда, - и подвел нас по тротуару к фасаду дома. - Конечно, это не окончательный вариант, - сказал он, - но мы думаем, что дело было так. Вукчич вышел из дома один. Он прошел между двумя стоявшими автомобилями, чтобы поймать такси, идущее с западной стороны. Машина, припаркованная во втором ряду примерно ярдах в двадцати к западу - не наемная, черный или темно-синий "форд" - седан - двинулась вперед. Когда она поравнялась с Вукчичем, сидящий в ней человек начал стрелять. Пока не ясно, стрелял ли сам водитель или кто-то рядом с ним. Мы не нашли ни одного свидетеля. Он упал вон там, - указал Роуклифф и оставался там. Видите, мы еще не сдвинулись с места. До сих пор нет никаких точных данных. Вукчич жил один на верхнем этаже и когда уходил, с ним никого не было. Ел он, конечно, у себя в ресторане. Что-нибудь еще? - Нет, спасибо. - Не сходите с тротуара. Мы хотим еще осмотреть мостовую при дневном свете. - И он оставил нас. Вулф постоял минуту, глядя на то место на мостовой, где упал Марко, затем поднял голову и огляделся. Свет от прожектора упал ему на лицо, и он моргнул. Поскольку впервые на моей памяти он начал расследование убийства с личного визита на место преступления - не считая случаев, когда его вынуждали особые обстоятельства - например, если речь шла о спасении моей жизни, - мне было любопытно, как он будет действовать. Это была уж очень редкая возможность. Вулф начал с того, что повернулся ко мне и спросил: - Как пройти к ресторану? Я показал на запад. - Четыре квартала вверх по Лексингтон-авеню и за угол. Мы можем поймать такси. - Нет, мы пойдем пешком, - и он потопал вперед. Я последовал за ним, все больше и больше изумляясь. Смерть его старого и самого близкого друга, конечно, потрясла его. Предстояли пройти пять перекрестков, где чудовища на колесах поджидали его на каждом углу, готовые к прыжку, но он шагал, не глядя но сторонам, как будто для него это было естественным и нормальным действием. 2 То, что происходило в "Рустермане", нельзя было назвать ни естественным, ни нормальным. Швейцар шести футов ростом, с квадратной челюстью, пропустил нас и вдруг выпалил в широкую спину Вулфа: - Это правда, мистер Вулф? Вулф пропустил его вопрос мимо ушей, но я обернулся и кивнул. Мы прошли мимо гардероба. В большой передней комнате, которую нужно было пересечь, чтобы попасть в зал, и которую Марко называл комнатой отдыха, а я - баром, потому что в ней был бар, находились всего лишь несколько завсегдатаев. Время приближалось к половине десятого, поэтому все клиенты были внутри, поглощая куропаток, запеченных в горшочке или седло барашка по-беарнски. Атмосферу помещения, мягкую, приглушенную, создал, конечно, Марко с помощью Феликса, Лео и Джо. До этого вечера я никогда не видел, чтобы кто-то из них нарушая правила, хотя бы моргнул. Когда мы вошли, Лео, стоявший у входа в зал, заметил нас и шагнул навстречу, затем повернулся, отошел назад и крикнул: - Джо! Завсегдатаи бара принялись оживленно переговариваться. Лео снова повернулся, прижал ладонь ко рту, подошел к нам и уставился на Вулфа. Я заметил, что на лбу у него выступил пот - еще одно нарушение. В ресторане, где подают голубей по пять или более баксов за штуку, метрдотели и официанты не имеют права потеть... - Это правда? - прошептал Лео, все еще прикрывая рот ладонью. Казалось, он съеживается на наших глазах, а он и так был не очень большим, не коротышка, но совсем узкий, только в плечах пошире. Он отнял руку и произнес приглушенно: - Боже мой, мистер Вулф, неужели это правда? Должно быть... - кто-то схватил его та плечо сзади. Это был Джо, созданный для того, чтобы хватать. Годы, проведенные с Марко, отшлифовали его манеры, и он уже мало походил на профессионального борца, однако сохраняя размеры и облик. - Держи себя в руках, черт побери, - прорычал он. - Не желаете ли столик, мистер Вулф? Марко здесь нет. - Я знаю, что его нет. Он мертв. Я не... - Пожалуйста, не говорите так громко. Пожалуйста. Так вы знаете, что он погиб? - Да. Я видел его. Мне не нужен столик. Где Феликс? - Феликс наверху в конторе с двумя полицейскими. Они пришли и сказали, что в Марко стреляли и он убит. Он поручил Лео и мне следить за ужином и поднялся с ними наверх. Мы никому ничего не говорили, кроме Винсента. Феликс сказал, что Марко не понравилось бы, если бы ужин был испорчен. Меня тошнит, когда я смотрю, как они едят, пьют, смеются, но, может быть, Феликс прав - а лицо у него было такое, что лучше не спорить. Вы думаете, он прав? Лично я выставил бы всех и закрыл дверь. Вулф покачал головой. - Нет. Феликс прав. Пусть едят. Я поднимусь. Идем, Арчи, - и он двинулся к лифту. Третий этаж здания перестроили около года назад. В передней части сделали контору, а в задней - три кабинета. Вулф без стука открыл дверь конторы и вошел, я последовал за ним. Трое мужчин, сидящих на стульях вокруг стола, обернулись. Феликс Мартин, хорошо сложенный, невысокий, седовласый крепыш с бегающими черными глазами, конечно, в форменной одежде, встал и направился к нам. Остальные двое продолжали сидеть. У них тоже имелась форма: у одного - инспектора, у другого - сержанта, но они обычно обходились без нее. - Мистер Вулф, - заговорил Феликс. У него был удивительно низкий голос для человека его габаритов, даже когда вы к нему привыкали. - Случилось самое ужасное. Самое ужасное. А ведь дела шли так хорошо! Вулф кивнул ему и обратился к инспектору Кремеру. - Узнали что-нибудь? - требовательно спросил он. Кремер и бровью не повел. Его крупное круглое лицо всегда чуть краснело, а холодные серые глаза становились еще холоднее, когда он пытался держать себя в руках. - Я знаю, - признался он, - что вы лично заинтересованы в этом деле. Я согласился с сержантом Стеббинсом, что мы должны это принять во внимание. Это как раз тот случай, когда я с радостью приму от вас любую помощь. Поэтому давайте обсудим все спокойно. Принеси стулья, Гудвин. Для Вулфа я выбрал стул, стоящий за столом Марко, потому что он больше остальных соответствовал его габаритам. Для себя я взял первый попавшийся. Я присоединился к обществу, когда Вулф повторил, крайне раздраженно: - Узнали что-нибудь? Кремер сдержался и на сей раз: - Пока ничего важного. Убийство совершено всего два часа назад. - Я знаю. - Вулф попробовал сесть на стуле поудобнее. - Вы, конечно, спросили Феликса, не знает ли он убийцу. - Он перевел взгляд. - Может, знаешь, Феликс? - Нет, сэр. Не могу в это поверить. - У тебя есть предположения? - Нет, сэр. - Где ты был, начиная с семи часов? - Я? - Его глаза твердо смотрели на Вулфа. - Я был здесь. - Все время? - Да, сэр. - А где был Джо? - Тоже здесь. - Все время? - Да, сэр. - Ты уверен? - Да, сэр. - А где был Лео? - Тоже здесь, все время. Где же еще мы можем быть во время ужина? А когда Марко не пришел... - Если вы не против, - вмешался Кремер, - я все это уже знаю. - Мне не нужно... - Мне нужно, - прервал его Вулф. - Я несу двойную ответственность, мистер Кремер. Я, безусловно, намерен приложить все силы к тому, чтобы убийца моего друга был пойман и привлечен к ответственности в кратчайший срок. Но на мне лежит еще и другое бремя. Как вы вскоре официально узнаете, согласно завещанию моего друга, я являюсь ad interim* его душеприказчиком и опекуном имущества. Не наследником. Этот ресторан представляет единственную реальную ценность, и он был завещан шестерым из тех людей, которые здесь работают, причем наибольшая часть переходит к тем троим, о которых я уже спрашивал. Об условиях завещания они узнали год назад, когда в него внесли изменения. У мистера Вукчича не было близких родственников, да и вообще в этой стране никого нет. * Временно (лат.) Кремер посмотрел на Феликса: - Сколько стоит это заведение? Феликс пожал плечами. - Не знаю. - Вы знали, что в случае смерти Вукчича, вы становитесь совладельцем ресторана? - Конечно. Вы слышали, что сказал мистер Вулф. - Ты не сказал об этом. - Боже мой! - Феликс дрожа вскочил со стула. Он постоял с минуту, чтобы дрожь прекратилась, снова сел и наклонился к Кремеру. - Требуется время, чтобы говорить о некоторых вещах, мистер. Обо всем, что было между Марко и мной, между ним и всеми нами, я готов рассказать с удовольствием. Таить мне нечего. Да, работать с ним порой было трудно, он бывал суровым, иногда грубым, мог накричать, но он был замечательной личностью. Послушайте, я скажу вам, как я к нему отношусь. Вот я. А здесь сбоку Марко, - Феликс постучал себе пальцем по локтю. - Вдруг появляется некто, наводит на него пистолет и собирается выстрелить. Я бросаюсь, чтобы заслонить собой Марко. Думаете, я герой? Нет. Я совсем не герой. Просто я так к нему отношусь. Спросите мистера Вулфа. Кремер проворчал: - Он только что выяснял, где вы были после семи часов. Ну, а Лео и Джо? Как они относились к Марко? Феликс выпрямился. - Они сами вам скажут. - А вы как думаете? - Не так, как я, потому что у них другой темперамент. Но предположить, что они могли бы навредить ему - никогда. Джо не бросился бы, чтобы заслонить Марко. Но он напал бы на человека с пистолетом. Лео - не знаю, но, по-моему, он позвал бы на помощь, позвал бы полицию. Я его не упрекаю. Ни обязательно быть трусом, чтобы звать на помощь. - Жаль, что никого из вас не было, когда это случилось, - отметил Кремер. Это замечание показалось мне неуместным. Было очевидно, что Феликс ему не нравится. - И вы говорите, что даже не представляете о том, кто бы хотел его смерти? - Нет, сэр, не знаю. - Феликс задумался. - Конечно, есть кое-какие догадки. Например, женщины. Марко был галантным кавалером. Единственное, что могло отвлечь его от работы, - это женщина. Я не могу сказать, что женщина для него была важнее соуса - он не мог быть небрежным по отношению к соусу. Но он был не равнодушен к женщинам. Ему ведь совсем не обязательно было находиться в кухне, когда вечер уже был в разгаре; Джо, Лео и я вполне справлялись со столиками и обслуживанием, поэтому если Марко предпочитал поужинать за своим столиком с дамой, мы не обижались. Но другие могли обижаться. Не знаю. Я сам женат, у меня четверо детей и совсем нет свободного времени, но все знают, какие чувства может вызвать женщина. - Так он был бабником, - пробурчал сержант Стеббинс. - Пф! - поморщился Вулф, - галантность совсем не всегда прислужница похоти. Все это было слишком утонченно для присутствующих, но факт остается фактом: Вулф сам спрашивал меня об отношениях Марко к женщинам. А через три часа этот же вопрос вновь был в центре внимания. Феликса отпустили и попросили прислать Джо. Появились другие сыщики из уголовки, а также помощник районного прокурора. Официантов и поваров допрашивали в отдельных кабинетах, и всем задавали вопросы о женщинах, с которыми за последний год ужинал Марко. К тому времени, как Вулф выразил желание на сегодня все закончить, встал и потянулся, было уже далеко за полночь, и мы собрали изрядную кучу сведений, включая имена семи женщин, из которых ни одна не пользовалась дурной славой. - Вы сказали, что приложите все усилия к тому, чтобы преступник был пойман и привлечен к ответственности в наикратчайший срок, - напомнил Кремер. - Я бы не хотел вмешиваться и только напомню, что полиция будет рада помочь вам. Пропустив его ехидное замечание мимо ушей, Вулф вежливо поблагодарил Кремера и направился к двери. По дороге домой в такси я поделился с ним маленькой радостью - никто не упомянул Сью Дондеро. Вулф не ответил. Он сидел на краю сиденья, вцепившись в ремень, в любой момент готовый спасти свою жизнь. - Хотя должен заметить, - добавил я, - женщин и без нее набралось предостаточно. Думаю, что им это не понравится. Завтра к полудню их будут обрабатывать тридцать пять сыщиков, по пять штук на каждую. Упоминаю об этом просто так, на тот случай, если вам вдруг втемяшится в голову собрать их всех семерых завтра в одиннадцать в вашем кабинете. - Заткнись, - рыкнул он. Обычно я норовлю поступить как раз наоборот, но на сей раз я решил подчиниться. Когда мы подкатили к нашему старому особняку на Западной Тридцать пятой улице, я заплатил водителю, вышел, придержал дверцу Вулфу, поднялся по ступенькам на крыльцо и открыл дверь своим ключом. Как только Вулф переступил порог, я закрыл дверь, накинул цепочку, а обернувшись, увидел Фрица, который доложил: - Сэр, к вам пришла какая-то госпожа. У меня сверкнула мысль, что я буду избавлен от массы неприятностей, если дамочки начнут заходить без приглашений, но Фриц добавил: - Это ваша дочь, миссис Бриттон. В голосе Фрица можно было уловить слабую тень упрека. Он уже давно не одобрял отношение Вулфа к своей приемной дочери. Темноволосая девушка с Балкан, говорящая с акцентом, и один прекрасный день свалилась на голову Вулфа и умудрилась впутан, его в дело, которое отнюдь не способствовало увеличению его банковского счета. Когда все кончилось, она возвестила, что не собирается возвращаться на родину, но и не собирается также воспользоваться тем, что в ее распоряжении была бумага, выданная много лет назад в Загребе, удостоверявшая, что она является приемной дочерью Ниро Вулфа. Она преуспела в двух направлениях - получив работу в агентстве путешествий на Пятой авеню и выйдя через год замуж за ее владельца, некоего Вильяма Р. Бриттона. Между мистером и миссис Бриттон и мистером Вулфом не возникали никакие разногласия, потому что разногласия возникают при общении, а его-то и не было. Дважды в год - на ее день рождения и на Новый год - Вулф посылал ей огромный букет изысканных орхидей, и это было все, если не считать, что он был на похоронах, когда Бриттон скончался от сердечного приступа в тысяча девятьсот пятидесятом году. Вот это Фриц и не одобрял. Он полагал, что каждый человек, будь он хоть сам Вулф, должен изредка приглашать дочь на обед, даже если она приемная. Когда он изложил мне свою точку зрения, как это с ним иногда случалось, я пояснил, что Карла раздражает Вулфа так же, как и он ее, так к чему все это? Я последовал за Вулфом в кабинет. Карла сидела в красном кожаном кресле. Когда мы вошли, она встала, чтобы посмотреть на нас, и возмущенно сказала: - Я вас жду здесь больше двух часов. Вулф подошел, взял ее руку и наклонился к ней. - По крайней мере, у тебя было удобное кресло, - сказал он вежливо, прошел к своему, стоящему за столом, единственному, которое его устраивало, и усадил себя. Карла протянула мне руку с отсутствующим видом, я просто пожал ее. - Фриц не знал, где вы, - сказала она Вулфу. - Не знал, - согласился он. - Но он сказал, что вы знаете о Марко. - Да. - Я услышала об этом по радио. Сначала я собиралась пойти в ресторан к Лео, потом подумала, что лучше обратиться в полицию, а затем решила прийти сюда. Я полагала, что вы будете удивлены, но я - нет. Она говорила с горечью и выглядела расстроенной, но я должен признать, что от этого она не стала менее привлекательной. Она оставалась все той же девушкой с Балкан, чьи пронзительные черные глаза поразили мое сердце много лет назад. Вулф прищурился и взглянул на нее. - Ты говоришь, что пришла сюда и ждала меня два часа, чтобы узнать подробности о смерти Марко? Почему? Ты была к нему привязана? - Да. Вулф прикрыл глаза. - Если я правильно понимаю, что означает слово привязанность, - сказала она. - Если вы имеете в виду как женщина к мужчине, - конечно, нет. Не так. Вулф открыл глаза: - А как? - Мы были связаны нашей преданностью великой и благородной цели! Свобода нашего народа! И вашего народа! А вы здесь сидите и строите гримасы. Марко рассказывал мне, что просил помочь нам - вашим умом и деньгами, но вы отказались. - Он не говорил мне, что ты участвуешь в этом деле. Не называл тебя. - Конечно, не называл, - презрительно сказала она - Он знал, что тогда вы бы еще больше глумились. Вот вы сидите здесь, богатый, толстый и счастливый, в вашем прекрасном доме, с великолепной едой, стеклянными оранжереями наверху, где растут десять тысяч орхидей, чтобы услаждать вас, и с этим Арчи Гудвином, который как раб делает за вас всю работу и принимает на себя все опасности. Какое вам дело до того, что народ на земле, из которой вы родом, стонет под гнетом, свобода задушена, плоды их труда отнимаются, а детей готовят к войне? Перестаньте гримасничать! Вулф откинулся назад и глубоко вздохнул. - По-видимому, - сказал он сухо, - я должен дать тебе урок. Мои гримасы не имеют отношения к твоим чувствам и к твоему нахальству, а относятся к стилю и дикции. Я презираю штампы, в особенности извращенные фашистами и коммунистами. Такие фразы, как "великая и благородная цель" и "плоды их труда" смердят, изуродованные Гитлером и Сталиным и всем их преступным окружением, Кроме того, в наш век потрясающего триумфа науки призыв к борьбе за свободу значит не более того, что он велик и благороден; не больше и не меньше - это основное. Она не важней и не благородней борьбы за съедобную пищу и хорошее жилье. Человек должен быть свободным, иначе он перестает быть человеком. Любой деспот, фашист или коммунист не ограничен теперь такими средствами, как каблук, меч или ружье; наука создала такое оружие, которое может предоставить ему всю планету; и только люди, которые хотят умереть за свободу, имеют право жить за нее. - Как вы? - презрительно сказала она. - Нет. Как Марко. Он умер. Вулф ударил рукой по столу: - Я еще дойду до Марко. Что касается меня, то никто не давал тебе права судить меня. Я сделал свой вклад в борьбу за свободу - в основном финансовый через те каналы и средства, которые мне кажутся наиболее эффективными. Я не собираюсь отчитываться перед тобой. Я отказался участвовать в проекте, который предлагал Марко, потому что сомневался в нем. Марко был упрямым, доверчивым, оптимистичным и наивным. Он был... - Стыдитесь! Он умер, а вы оскорбляете... - Достаточно, - прорычал он. Это наконец остепенило ее. Его голос понизился на несколько децибел. - Ты разделяешь общее заблуждение, а я нет. Я не оскорбляю Марко. Я отдаю ему должное, говоря о нем, относясь к нему так же, как при жизни; было бы оскорблением, если б от страха я мазал его елеем. Он не понимал, какими силами собирался управлять на большом расстоянии, не мог их контролировать, проверить их честность и преданность делу. Все, что он знал, - это то, что некоторые из них могли быть агентами Тито или даже Москвы. - Это неправда! Он все о них знал, по крайней мере, о руководителях. Он не был дураком, и я тоже. Мы постоянно их контролировали, и я... Куда вы? Вулф отодвинул стул и встал. - Может, ты и не дура, - сказал он, - но я идиот. Я позволил разговору превратиться в бессмысленный спор, хотя мог бы это предвидеть. Я хочу есть. Я как раз ужинал, когда пришло известие о смерти Марко. У меня пропал аппетит. Я старался закончить ужин, но не мог проглотить ни кусочка. Я плохо соображаю на пустой желудок, поэтому собираюсь пойти на кухню и что-нибудь съесть. - Он взглянул на стенные часы. - Пойдешь со мной? Она покачала головой: - Я ужинала. И не могу есть. - А ты, Арчи? Я сказал, что не отказался бы от стакана молока, и вышел за ним. Фриц, отложив при нашем появлении журнал, глубокомысленно изрек: - Голодать живому - не поможешь мертвому, - и открыл дверцу холодильника. - Индейку, сыр и ананас, - заказал Вулф. - Я этого раньше не слышал. Монтень? - Нет, сэр. - Фриц поставил индейку на стол, снял крышку, взял кусочек и протянул его Вулфу. - Это моя мысль. Я знал, что вы пришлете за мной или придете, и мне хотелось приготовить для вас соответствующее изречение. - Поздравляю. - Вулф управлялся с ножом. - Быть принятым за Монтеня - это вершина, доступная очень немногим. Я собирался выпить только молока, но созданной Фрицем творение из деревенского сыра и свежего ананаса, вымоченного в белом вине, - это нечто такое, перед чем не устоял бы даже Вышинский. А еще Вулф предложил мне крылышко и ножку, отказаться было неудобно. Фриц положил на тарелку всякой вкуснятины и отнес ее Карле, но когда где-то через двадцать минут мы вернулись, все стояло нетронутым. Возможно, она была слишком расстроена, чтобы есть, но я ей не поверил. Она просто отлично знала, как раздражает Вулфа, когда пропадает хорошая еда. Вулф сел за стол и хмуро воззрился на нее. - Посмотрим, сможем ли обойтись без ссоры. Ты сказала, что предполагала, я буду удивлен, а ты нет. Удивлен почему? Она ответила, также нахмурившись: - Я не... да, конечно. Удивлены, что Марко убили. - А ты не удивилась? - Нет. - Почему? - Потому что знала о его делах. А вы знали? - Подробно, нет. Расскажи мне. - Ну и последние три года он вложил в борьбу около шестидесяти тысяч долларов своих собственных денег и собрал более полумиллиона. Он ездил семь раз в Италию и совещался с руководителями движения, которые пересекали Адриатическое море, чтобы встретиться с ним. Он отправил отсюда двенадцать мужчин и двух женщин - трех черногорцев, трех словенцев, двух хорватов и шесть сербов. Он печатал листовки и обеспечивал их распространение среди крестьян. Он отправил несколько тонн продовольствия и других вещей... - Оружие? Винтовки? Она задумалась. - Не знаю. Конечно, это было бы против закона, американского. Марко высоко чтил американские законы. Вулф кивнул. - И заслуженно. Я не знал, что он был так поглощен этими делами. Значит, ты утверждаешь, что его убили поэтому. Что он представлял угрозу для Белграда или Москвы, по крайней мере, постоянно раздражал их, и они постарались его убрать. Так? - Да. - Белград или Москва? Карла подумала. - Не знаю. Конечно, есть люди, которые ведут секретную работу для русских по всей Югославии, но в Черногории их больше, потому что она граничит с Албанией, а Албанией управляют русские марионетки. - Такие, как Венгрией, Румынией и Болгарией. - Да, но вы знаете границу между Черногорией и Албанией. Вы знаете эти горы. - Знаю. Или знал. - На лице Вулфа отразились чувства, вызванные воспоминаниями. - Мне было девять лет, когда я впервые поднялся на Черную гору. - Он пожал плечами. - В общем, Белград или Москва, ты думаешь. У них был агент в Нью-Йорке или его прислали, чтобы разделаться с Марко. Так? - Конечно. - Не конечно, если это только предположение. Ты можешь подтвердить его? У тебя есть факты? - Факт тот, что они его ненавидели и что он представлял для них опасность. Вулф покачал головой. - Не это. Что-нибудь конкретное - имя, поступок, какие-то слова. - Нет. - Очень хорошо. Я принимаю твое предположение как заслуживающее внимания. Сколько человек в самом Нью-Йорке и в окрестностях было связано с Марко? За исключением тех, кто давал деньги? - Ну, всего около двухсот. - Я имею в виду тесно связанных. Кому он доверял. Она подумала: - Четыре или пять. Шесть со мной. - Назови мне их имена, адреса и номера телефонов. Арчи, запиши. Я достал блокнот, ручку и приготовился, но зря. Карла сидела, уставившись на Вулфа своими темными черногорскими глазами, задрав подбородок и сжав губы. - Ну, - потребовал он. - Я не верю вам, - сказала она. Конечно, ему бы хотелось попросить меня выставить ее, и должен сказать, я бы его не осудил, но она не была многообещающим клиентом с чековой книжкой. У нее было или могло быть что-то, чего ему не хватало для оплаты личного долга. Поэтому он просто заорал: - Тогда какого черта ты явилась сюда? Они свирепо уставились друг на друга. Это зрелище уж точно не заставит меня поспешить с женитьбой и завести дочь, особенно приемную. Карла нарушила эту идиллическую картину. - Я пришла потому, что должна что-то делать. Я знаю, если пойду в полицию, они захотят, чтобы я все рассказала о нас. Ну, вот вы спрашивали о продаже оружия. - Она взмахнула рукой. - Но Марко был вашим хорошим другом, вы - знаменитый сыщик, ловите убийц, да и к тому же у меня все еще есть бумага, подтверждающая, что я ваша дочь. Поэтому я и пришла к вам, не задумываясь. А теперь я в растерянности... Вы отказались дать деньги на борьбу; когда я говорю о свободе и гнете, вы строите гримасы; да, в вас течет кровь черногорца, вы принадлежите к потомкам тех, кто пятьсот лет боролся с дикими турками, но подумайте о тех, кто сейчас живет в горах и лижет кровавые ноги тирана. Я не могу прочесть, что у нас на сердце... Откуда я знаю, кому вы служите? Откуда я знаю, что вы тоже не получаете приказы из Белграда или Москвы? - Не знаешь, - тупо сказал Вулф. Она уставилась на него. - Ты не глупая, - заверил он ее. - Напротив, ты была бы глупой, приняв на веру мою неподкупность, так как ты мало обо мне знаешь. А из того, что ты знаешь, вполне допустимо, что я подлец. Чтобы проверить твое предположение относительно смерти Марко, мне нужны от тебя некоторые факты, но что за факты? Имена, адреса, даты: то, что уже известно врагу. Я не в состоянии убедить тебя в том, что я не предатель, поэтому я вношу предложение. Я буду задавать тебе вопросы. Ты можешь предположить, что я коммунист, хранящий верность Белграду или Москве, неважно. Ты можешь допустить также - этого требует мое самолюбие, - что я играю не последнюю роль в этих отвратительных советах. Когда я задаю вопрос, спроси себя, существует ли вероятность того, что я уже знаю ответ, или он мне доступен. Если да, скажи мне. Если нет, не говори ничего. Моя реакция на полученную информацию покажет тебе, можешь ли ты мне доверять. Но это неважно. Девушка задумалась: - Это ловушка. Вулф кивнул. - И достаточно хитрая. Формально я говорю, что твое недоверие ко мне беспочвенно; но исходя из предположения, что я враг, я, конечно, постараюсь вытащить из тебя что-то, что не знаю, поэтому ты должна соображать. Ну что, начнем и посмотрим, как получится? Ей не понравилось: - Вы можете сообщить полиции. Мы не преступники, но мы имеем право на наши секреты, а полиция может поставить нас в трудное положение. - Вздор. Я не могу быть одновременно коммунистическим агентом и полицейским информатором; я не хамелеон. Если ты превращаешь все в пародию, можешь уходить. Я справлюсь без тебя. Она продолжала изучать его. - Хорошо. Спрашивайте. - Сначала съешь что-нибудь. Эта еда еще вкусная. - Нет, спасибо. - Хочешь пива? Стакан вина? Виски? - Нет, спасибо. Ничего. - Я хочу пить. Арчи. Принеси, пожалуйста, пива. Две бутылки. И я отправился на кухню. 3 Прошло три недели и восемь часов. Во вторую пятницу апреля, в одиннадцать утра, Вулф спустился на лифте из оранжереи в прихожую, протопал в кабинет и водрузился в свое огромное, рассчитанное на слона, кресло. Как обычно, я просматривал утреннюю почту, которую клал на его книгу для записей под пресс-папье. - Надо немедленно заняться письмом, которое наверху, - сказал я ему. - Кэртрайт из Консолидейтед Продакс снова жульничает, или он так думает. В последний раз он заплатил по нашим векселям двенадцать грандов и не пикнул. Вам надо поговорить с ним. Вулф оттолкнул пресс-папье с такой силой, что оно покатилось по столу и упало на пол. Потом схватил кипу почтовой корреспонденции, смял ее в комок и кинул в корзину. Конечно, это было мальчишеством, потому что он прекрасно знал, что я ее позже выну оттуда, но жест был красивым, и я его оценил. Судя по его настроению, я бы не удивился, если бы он взял другое пресс-папье, вырезанное из черного дерева (оно уже однажды было использовано неким человеком по имени Мортимер, чтобы раскроить череп жене) и бросил его в меня. А в моем настроении я бы не стал уворачиваться. За прошедшие пятьсот двенадцать часов была проделана масса работы. Сол Пензер, Фред Даркин и Орри Кэтер, все были созваны в первое же утро и получили задания, и заплатили им ровным счетом 3143 доллара и 87 центов, включая расходы. Я работал по шестнадцать часов в сутки, частично головой, частично ногами. Вулф общался с тридцатью разными людьми, в основном в кабинете, но к пятерым из них, которые не могли прибыть к нему, он сам выходил и даже выезжал, чего никогда не сделал бы за гонорар. Он проводил часы у телефона и за это время шесть раз звонил в Лондон, пять в Париж и три раза в Бари, Италию. Конечно, все это были пустяки по сравнению с тем, что пришлось проделать полицейским. Дни проходили за днями, версия отпадала за версией, и дело бы заглохло, если б велось для проформы. Однако полиция постоянно работала над ним, и по двум причинам: во-первых, они опасались осложнений международного характера и хотели избежать их; во-вторых, они надеялись, что это будет анекдотом года - лучший друг Ниро Вулфа убит, и вроде Вулф работает по этому делу, однако ни один человек еще не привлечен к ответственности. Поэтому бумаги продолжали копиться и работники закона не могли расслабиться даже немного, если бы и хотели. Кремер звонил Вулфу пять раз, Стеббинс еще больше, и Вулф дважды принимал участие в совещаниях у окружного прокурора. Мы девять раз обедали в "Рустермане", и Вулф настаивал на оплате заказа, что возможно нарушало другое условие - он был душеприказчиком имущества. Вулф приходил рано, чтобы провести часок на кухне и дважды спорил с ее обитателями - в первый раз по поводу морнейского соуса, а затем они разошлись во мнении, как готовить деволяй. Я бы заподозрил его в брюзгливости, если бы физиономии шеф-поваров не свидетельствовали о том, что он абсолютно прав. Конечно, Кремер со своей армией выполняли всю рутинную работу. Автомобиль, из которого стреляли, оказался украденным часом раньше со стоянки на Западной Пятьдесят шестой улице, а затем брошенным на Второй авеню. Эксперты, начиная от дактилоскопистов до специалистов по баллистике, напустили кучу тумана и все без единого ответа, с тем же результатом работали три-четыре дюжины людей, отрабатывающих "женскую" версию, которая через пару недель разрослась и включила еще больше женщин в дополнение к первым семи, охватывая его знакомых уже не за год, а за четыре. Однажды Кремер сказал Вулфу, что он, если хочет, может пройти всю цепочку, просмотрев около трехсот записей бесед с восемьюдесятью четырьмя опрошенными, и Вулф посмотрел их. Он провел за ними у окружного прокурора одиннадцать часов. В результате сделал девять предположений, по всем была проведена работа, но дело не сдвинулось с места. Он оставил в покое женщин и те чувства, которые они вызывали у копов, и переключил Сола, Фреда и Орри, уж не говоря обо мне, на международное направление. Была проделана большая работа. Мы многое узнали о тех десяти организациях, которые перечислены в манхэттенском телефонном справочнике и названия которых начинались со слова "югославский". Мы узнали также, что сербам наплевать на боснийцев и еще на хорватов. Что преобладающее большинство югославов в Нью-Йорке настроены против Тито, и практически все против русских. Что восемь процентов швейцаров на Парк-авеню - югославы. Что жители Нью-Йорка, которые сами или их родители родом из Югославии, уклоняются от разговоров с незнакомыми лицами и могут полностью прекратить общение, если им покажется, что вы что-то вынюхиваете. И кучу других вещей, из которых только немногие таили слабую надежду навести наконец на след той птички, что выпустила три пули в Марко Вукчича. Но все вылетело в трубу. В первые четыре дня мы видели Карлу еще дважды. Она явилась в субботу днем и спросила Вулфа, правда ли то, что, как было объявлено, похорон не будет. Он сказал, что да, в соответствии с последней волей Марко, изложенной в письменном виде, его кремируют и без церемоний. Она возразила, что сотни людей хотели бы выразить ему уважение и любовь, а Вулф ответил, что если уважать убеждения, которые есть у человека, но которого уже нет и он не может их отстоять, он должен иметь право диктовать, как распорядиться собственным телом. Единственное, чего она смогла добиться, так это обещания, что прах отдадут ей. Затем она поинтересовалась успехами расследования. Вулф же ответил, что сообщит, когда будет, что сообщить. Этот ответ ее явно не удовлетворил. Она снова пришла в понедельник вечером. Мне надоело реагировать на проклятый дверной звонок, и я поручил это Фрицу. Войдя в кабинет, она приблизилась к столу Вулфа и выпалила: - Вы сообщили полиции! Они продержали там Лео целый день, а днем пришли за Полем и его забрали тоже. Я знала, что не должна вам доверять. - Пожалуйста, - начал было Вулф, но ее прорвало. Он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Карла продолжала свою высокопарную декламацию, пока не остановилась, чтобы перевести дыхание. Вулф, открыв глаза, осведомился: - Ты закончила? - Да! Я совсем закончила. Вместе с вами. - Тогда не о чем говорить. - Он дернул головой. - Вот дверь. Она подошла к красному кожаному креслу и села на край. - Вы же говорили, что не сообщите о нас полиции. - Я не сообщал. - Он устал и был возмущен. - Если ты мне не доверяешь, ты не поверишь ничему, что я скажу, так к чему лишние слова? - Я хочу их услышать. - Очень хорошо. Я ничего не сказал полиции ни о тебе и твоих соратниках, ни о твоих предположениях относительно убийства Марко. Но они не дураки и, я точно знаю, доберутся до сути. Я удивлен, что этого еще не случилось. Они приходили к тебе? - Нет. - Придут, совершенно точно. У меня только четыре человека, и мы не справляемся. У них полки. Если ты им скажешь, что приходила ко мне в четверг вечером, они обидятся, что я утаил это от них, но это неважно. Можешь сказать им или не говорить, как хочешь. Что касается информации, которую ты мне дала, поступай с ней, как хочешь. Может быть, лучше предоставить им докопаться до нее самим, потому что в процессе поиска они могут обнаружить что-то, о чем ты не знаешь. Поскольку ты здесь, я могу также сказать тебе, каких успехов я достиг - никаких. - Он повысил голос. - Никаких. - Совсем ничего? - Ничего. - Я не скажу полиции то, что сказала вам. Но это не имеет значения. Если вы этого не сделали, так сделаете. - Вдруг она вскочила, простирая руки. - Ах, как вы мне нужны! Мне нужно спросить вас, - мне нужно сказать вам, что я должна сделать. Но я не скажу! Не скажу! - Она повернулась и ушла. Она двигалась так быстро, что, когда я вышел в прихожую, она уже открывала входную дверь. А когда я подошел к двери, она уже вышла и дверь была закрыта. Через одностороннее стекло я видел, как она спускалась по ступенькам, уверенная, гибкая, как фехтовальщица или танцовщица, что было вполне справедливо, поскольку она занималась и тем, и другим. Это был последний раз, когда мы ее видели, но не последний, когда мы про нее слышали. Разговор о Карле зашел совсем неожиданно через четыре дня, утром в пятницу. Мы с Вулфом проводили очередное совещание с Солом, Фредом и Орри, стараясь придумать, какие бы камешки еще приподнять, чтобы посмотреть, что под ними, когда раздался звонок и через минуту Фриц объявил: - Сэр, вас хочет видеть мужчина. Мистер Шталь из Федерального бюро расследований. Брови Вулфа полезли вверх; он взглянул на меня, я кивнул, и он велел Фрицу пропустить посетителя. Все помощники, включая меня, переглянулись. Все мы видели людей из ФБР, но Шталь не был одним из многих; в своей работе он отдавал больше приказов, чем получал, и ходили слухи, что к Рождеству он займет большое угловое здание вниз по Бродвею. Он редко выполнял роль мальчика на побегушках, и потому его появление было событием; мы все это знали и оценили. Когда он вошел, прошел через комнату к столу Вулфа и протянул руку, Вулф даже оказал ему честь, приподнявшись, чтобы ответить рукопожатием, что свидетельствовало об одном: ситуация была совершенно безнадежной. - Давно мы с вами не встречались, - заявил Шталь - Года три? Вулф кивнул: - Пожалуй, так. - Оп указал на красное кожаное кресло, которое освободил Фред Даркин. - Садитесь. - Спасибо. Можем мы поговорить наедине? - Если нужно. - Вулф взглянул на троицу, они поднялись, вышли и закрыли дверь. Шталь подошел и сел. Среднего роста, слегка начинающий лысеть, он не производил большого впечатления, если бы не челюсть, которая опускалась вниз на добрых два дюйма, а затем резко выступала вперед. Он был явно создан для тарана. Взглянув на меня и Вулфа, он сказал: - Вы, наверное, знаете, что мистер Гудвин в курсе всего, что я слышу, вижу и делаю. Шталь не мог этого знать, потому что это была неправда. Он кивнул: - В некотором смысле вы можете считать это личным делом - личным для вас. Мы хотели бы встретиться с вашей дочерью, миссис Карлой Бриттон. Плечи Вулфа поднялись на одну восьмую дюйма и опустились: - Так встречайтесь. Ее адрес - Парк-авеню, девятьсот восемьдесят четыре. Номер телефона - Поплар три-три-ноль-четыре-три. - Я знаю. Ее там нет уже три дня, со вторника. Она никому ничего не сказала. Никто не знает, где она. А вы? - Нет, сэр. Шталь провел кончиком пальца по подбородку. - Что мне в вас нравится, это ваша прямота и откровенность. Я никогда не видел комнату наверху, ту, что прямо над вашей, которую вы называете Южной, но я слышал о ней. Известно, что вы ее используете время от времени для гостей, клиентов и в некоторых других случаях. Вы не будете возражать, если я поднимусь и взгляну на нее? Вулф снова пожал плечами: - Зря тратите энергию, мистер Шталь. - С этим все в порядке. У меня есть лишняя. - Тогда поднимайтесь. Арчи... - Да, сэр. - Я встал, открыл дверь в прихожую И вместе со Шталем, следовавшим за мной по пятам, поднялся по ступенькам на два этажа. У двери в Южную комнату я посторонился и вежливо предупредил: - Идите первым. Она может выстрелить. - Он открыл дверь и вошел, а я встал на пороге. - Здесь приятно и солнечно, - сказал я, - и кровать первоклассная. - Я показал пальцем: - Это дверь в ванную, а эта - в уборную. Одна девушка по имени Присцилла Идс как-то сняла ее за пятьдесят зеленых в неделю, но ее убили. Я уверен, что мистер Вулф снизил бы плату для такого выдающегося деятеля, как вы. Тут он сделал движение, и я решил отступить. Он знал, что потерпел неудачу, но пошел и открыл дверь в ванную и заглянул туда, а, возвращаясь, не поленился открыть дверь в уборной. Когда он вернулся с прихожую, я сказал ему в спину: - Жаль, что она вам не понравилась. Не хотите ли взглянуть на мою комнату - она как раз под прихожей? Или на оранжерею этажом выше? - Я продолжал издеваться, пока он спускался по лестнице. - Может быть, вам больше понравится комната мистера Вулфа - там на кровати черное шелковое покрывало. Буду рад вам ее показать. А если хотите подешевле, в гостиной есть кушетка. Он вошел в кабинет, сел на стул, уставился на Вулфа и спросил: - Где она? Вулф посмотрел на него: - Я не знаю. - Когда вы ее видели в последний раз? Вулф выпрямился. - Вы ведете себя грубо, сэр. Если это допрос, то покажите ордер. - Я говорю, что ее три дня не было дома и мы не можем найти ее. - Это не оправдывает ваше поведение в моем доме, как и то, что вы посмели назвать меня лжецом. - Я этого не делал. - Нет, делали. Когда я сказал, что не знаю, где она, вы посмели обыскать мой дом. А, не найдя, требуете, чтобы я сказал, где она. Пф! Шталь дипломатически улыбнулся: - Ну, Гудвин сквитался со мной, вдоволь поиздевавшись. Я полагаю, лучше начать сначала. Вы знаете, как мы ценим ваши способности и ваши достоинства. Мы знаем, что вам не нужно расшифровывать некоторые вещи. Я думаю, вам не надо говорить, что мой приход сюда и вопросы по поводу миссис Бриттон означают, что нас интересуют некоторые аспекты в расследовании убийства Марко Вукчича, что у нас есть причины полагать, что он занимался деятельностью, которая непосредственно интересует федеральное руководство, что ваша дочь была связана с ним этой деятельностью и что ее исчезновение даст повод для беспокойства. У нас пока нет доказательств, что вы каким-то образом связаны этой деятельностью с Вукчичем, деятельностью лояльной или подрывной. Вульф фыркнул: - Я не получал свидетельства о добродетели. - Нет. И не должны. Могу также добавить, что я обсуждал этот вопрос с инспектором Кремером и он знает о моем визите к вам. Мы узнали об участии миссис Бриттон в этом деле только прошлой ночью. Если учесть все обстоятельства, можно высказать два предположения по поводу ее исчезновения: первое - она была вовлечена в эту деятельность тем же человеком или теми же людьми, что и Вукчич, и второе - она вела с Вукчичем двойную игру, работая на коммунистов, принимала участие в организации его убийства, а затем для нее здесь стало слишком опасно. Достаточно ли оснований, чтобы задать вам вопрос: когда вы ее видели и последний раз? - Мой ответ не очень поможет. Четыре дня назад, в этой комнате, в понедельник вечером, около половины седьмого. Она была здесь не более десяти минут. Она и слова не сказала о своем намерении исчезнуть или о причине для такого намерения. Из представленных вами двух предположений я советую отбросить второе, но это не обязательно оставит только первое; есть еще и другие. - Почему отбросить второе? Вулф поднял голову: - Мистер Шталь. Миазмы недоверия, отравляющие воздух, которым мы дышим, распространились так широко, что заставили вас совершить бессмысленный поступок - пойти и осмотреть мою Южную комнату. Я бы хотел предложить вам уйти, но не могу позволить себе этот жест, потому что я дубина. Я охочусь за убийцей Марко Вукчича уже восемь дней и барахтаюсь в болоте, поэтому если есть хоть какой-то шанс, что вы можете протянуть мне соломинку, я хочу этого и поэтому расскажу вам все, что знаю, о причастности миссис Бриттон к этому делу. Он так и сделал и не стал возражать, когда Шталь вынул записную книжку и начал что-то записывать. Под конец он сказал: - Вы спрашивали, почему я советовал вам отбросить второе предположение - вот вам мой ответ. Вы можете сделать скидку на то, что вам диктует ваша предусмотрительность. А теперь я бы очень оценил соломинку. С вашими правами и возможностями у вас наверняка найдется хотя бы одна, чтобы протянуть ее мне. Я никогда еще не видел и не слышал, чтобы он унижался, даже несмотря на напряжение, в котором он находился. Шталь, по-видимому, тоже. Он улыбнулся, и мне захотелось ему врезать. Он взглянул на ручные часы и поднялся. Он даже не дал себе труда сказать, что опаздывает на встречу. - Это что-то новое, - заявил он, - Ниро Вулф, цепляющийся за соломинку. Мы подумаем об этом. Если вы услышите что-то от вашей дочери или о ней, мы бы очень оценили, если бы вы поставили нас в известность. Проводив его, я вернулся в кабинет и сказал Вулфу: - Иногда хочется, чтобы я не был обучен хорошим манерам. С каким удовольствием я бы спустил с крыльца этого осла. - Оставь это, - проворчал он. - Мы должны ее найти. Но мы не нашли. Хотя пытались. Это верно, что Шталь и Кремер превосходили нас в отношении прав и возможностей, но Фред Даркин умеет копать, Орри Кэтер - настоящий молодец, Сол Пензер - лучший оперативник к северу от экватора, а я - хорошая ищейка. Следующие шесть дней мы пытались найти хоть какой-нибудь ее след, но с таким же успехом могли оставаться в моей комнате и играть в пинокль. Ни проблеска. Именно тогда Вулф и названивал в Лондон, Париж и Бари. Я думал, что он просто барахтается в болоте, и до сих пор думаю, что он делал все наугад, но должен признать, что именно Хичкок из Лондона и Боден из Парижа в конце концов навели его на Телезио в Бари; без помощи Телезио мы все еще искали бы Карлу и убийцу Марко. Во вторник после посещения Шталя уже звонил в Бари. И если бы не счет на сорок зеленых, то никогда бы он не дождался звонков от Телезио. Их было три. Первый раздался в четверг вечером, когда я отсутствовал, обрабатывая версию, которая, по мнению Фреда, могла куда-то вывести. Когда незадолго до обеда я вернулся, Вулф раздраженно сказал: - Собери их вечером - будут новые инструкции. - Да, сэр. - Я подошел к своему столу сел и обернулся к нему: - А что для меня? - Посмотрим. - Он смотрел сердито. - Думаю, ты должен знать. Мне звонили из Бари. Сейчас в Италии ночь. Миссис Бриттон приехала в Бари в полдень и через несколько часов уехала на небольшом судне, чтобы пересечь Адриатическое море. Я вытаращил глаза. - Какого черта ее понесло в Италию? - Не знаю. Мой информатор, возможно, знает, но считает необходимым соблюдать осторожность в разговорах по телефону. Я принял к сведению, что она там. На данный момент сохрани эту информацию для себя. - Сол разнюхает. Он узнает. - Оставь его. Он не узнает, где она, а если и узнает, неважно. Кто из вас более надежен, Сол или ты? - Я думаю, Сол. Мне приходится себя постоянно контролировать. - Да. Что касается мистера Кремера и мистера Шталя, мы ничего им не сообщаем. Если они продолжат ее поиски, то смогут найти еще что-нибудь. - Он вздохнул, отодвинулся назад и закрыл глаза, по-видимому, для того, чтобы составить программу помощи. Итак, первый звонок от Телезио не приостановил оперативные действия и лишь смог повлиять на стратегию. Все изменилось после второго звонка. Он раздался в половине третьего ночи в понедельник. Конечно, в Бари это половина девятого утра, но я был не в состоянии осуществить этот подсчет, когда вдруг проснулся и осознал, что это не сон и телефон действительно звонит. Я скатился с постели и схватил трубку. Когда услышал, что звонят из Бари, Италия, мистеру Ниро Вулфу, я попросил телефонистку подождать, зажег свет и отключил сигнализацию, которая начинала трезвонить, если ночью кто-то попытается приблизиться меньше чем на десять футов к двери комнаты Вулфа, затем спустился на этаж и постучал. Услышав его голос, я открыл дверь, вошел и включил свет. Он выглядел очень величественно, лежа под электрическим одеялом и щурясь на меня. - Ну, - спросил он. - Звонок из Италии. Соберитесь с мыслями. Он не допускает возможности, что ему придется говорить по телефону, будучи в постели, поэтому единственный аппарат в его комнате стоит на столике у окна. Я подошел и включил его. Он откинул одеяло, сделал корпусом ряд движений, встал, передвинулся босиком к столу и взял трубку. Даже в этих обстоятельствах я был поражен размером его пижамы. Я стоял и слушал тарабарщину, в которой ничего не понимал, но это длилось недолго. Ему даже не пришлось раскошеливаться, потому что и трех минут не прошло, как он положил трубку, посмотрел на меня с неприязнью, прошлепал к постели, опустился на край и произнес несколько слов, которые я не смог бы воспроизвести. - Это был синьор Телезио. Он так осторожен, что понять его нельзя. Он сказал, что у него для меня новости, это ясно, но он настаивал зашифровать их. Вот его слова: "Человек, которого вы ищете, находится в окрестностях горы". Он не стал ничего объяснять, а давить на него было бы неосторожно. Я сказал: - Никогда не видел, чтобы вы так долго и с таким трудом разыскивали человека, как убийцу Марко. Он знает об этом? - Да. - Тогда весь вопрос в том, какая это гора. - Можно смело предположить, что это Лофхен - Черная гора, по имени которой получила название Черногория. - Этот Телезио заслуживает доверия? - Да. - Тогда нет проблем. Убийца Марко находится в Черногории. Спасибо. Вулф положил ноги на кровать, засунул их под одеяло и вытянулся, если так можно сказать о человеке с такими габаритами. Он натянул одеяло в желтом пододеяльнике до подбородка, повернулся на бок и, приказав мне выключить свет, закрыл глаза. Похоже, что он заснул, пока я поднимался наверх. Эти четыре дня были самыми худшими за все последнее время. Хоть я и знал, что Вулф упрям, как стадо онагров, но в этот раз он побил все рекорды. Он чертовски хорошо знал, что объект ускользнул от него, что он полностью побежден и единственно разумным было бы передать дело Кремеру и Шталю с тайной надеждой, что оно заинтересует ЦРУ, и если вдруг у них объявится в тех краях турист, любующийся пейзажем, они сочтут возможным дать ему соответствующее задание. Более того, существовало, по крайней мере, два особо важных лица в Вашингтоне, причем один из них в Госдепартаменте, к которым Вулф мог обратиться с просьбой. Но нет. Не для этого упрямца. Когда - кажется, это было в среду вечером - я представил ему соображения, перечисленные выше, он их все отверг по следующим причинам. Во-первых, Кремер и Шталь решат, что он все выдумал, если он не назовет своего осведомителя из Бари, а этого он не может сделать. Во-вторых, они непременно схватят миссис Бриттон, если она вернется в Нью-Йорк и предъявят ей такое обвинение, что она полностью в нем увязнет. И в-третьих, ни полиция Нью-Йорка, ни ФБР не могут добраться до Югославии, а ЦРУ заинтересуется делом только в том случае, если это будет связано с их планами и проектами, что чрезвычайно нежелательно. Между тем - и это производило жалкое впечатление - он продолжал платить Солу, Фреду и Орри, регулярно давал им инструкции и читал их отчеты, а я должен был участвовать в этом цирке. Не думаю, чтобы Фред и Орри догадывались, что их водят за нос, но Сол сообразил, и Вулф понял это. В четверг утром Вулф сказал, что Солу не обязательно докладывать непосредственно ему, а отчет могу взять я и передать ему. - Нет, сэр, - твердо сказал я. - Я сначала уволюсь. Я согласен выполнять свою роль в этом проклятом фарсе, если вы настаиваете, но я не собираюсь убеждать Сола Пензера в том, что я слабоумный. Он и так знает. Не знаю, сколько бы это могло продолжаться. Рано или поздно Вулфу пришлось бы прервать эту деятельность, и я предпочитаю думать, что это случилось бы рано. Стало заметно, что он не выдерживает напряжения; пример тому - сцена в кабинете на следующее утро, в пятницу, о которой и уже рассказывал. Что касается меня, я старался его не раздражать. Я просто предоставил ему возможность освободиться от этого дела, сообщив, что письмо Картрайта из Консолидейтед Продактс требует немедленного ответа, и напомнил, что однажды Картрайт заплатил за вексель двенадцать кусков и не пикнул; сцена, когда он сгреб бумаги со стола и закинул все в корзину, выглядела многообещающе. Я как раз решал вопрос, что делать дальше, когда зазвонил телефон. Я с удовольствием поступил бы с ним так же, как Вулф с почтой, однако пересилил себя и взял трубку. Женский голос спросил, приму ли я неоплаченный звонок из Бари, Италия, для мистера Ниро Вулфа, я согласился и позвал Вулфа. Он снял трубку. На этот раз разговор был еще короче, чем в то воскресенье ночью. Я не умею разделять итальянский на отдельные слова, но, насколько понимаю, Вулф не произнес и пятидесяти. По его тону я понял, что новости опять неприятные, и выражение его лица, когда он повесил трубку, подтверждало это. Он сжал губы, свирепо глядя на телефон, потом перевел взгляд на меня. - Она мертва, - мрачно сказал он. Его всегда раздражало, когда я говорил таким образом. Он просверлил мне дырку в голове, требуя, чтобы при сообщении информации, я использовал четкие формулировки, в особенности при описании людей или предметов. Но, поскольку звонок был из Бари, а в той части света находилась только одна интересующая нас женщина, я не стал возникать. - Где, - спросил я, - в Бари? - Нет, в Черногории. Оттуда сообщили. - Кто или что убило ее? - Он сказал, что ничего не знает, кроме того, что смерть была насильственной. Он не сказал, что ее убили, но, конечно, это так. Может быть, ты сомневаешься? - Может быть, но не сомневаюсь. Что еще? - Ничего. Просто факт, и больше ничего. А если бы я и вытащил из него еще что-нибудь, на что мне все это, если я сижу здесь? Он посмотрел на свои ноги, затем перевел взгляд на правый подлокотник кресла, потом на левый, как будто хотел убедиться, что действительно сидит. Вдруг, резко отодвинув кресло, встал. Он подошел к телевизору, постоял немного, глядя на экран, затем повернулся и передвинулся к самому крупному, не считая его самого, в кабинете предмету - тридцатишестидюймовому глобусу - крутанул его, остановил и на одну-две минуты погрузился в изучение. Потом повернулся, подошел к своему столу, взял книгу, которую дочитал до середины - "Но мы родились свободными" Элмера Дэвиса, - подошел к книжному шкафу и поставил ее между двумя другими. Обернулся ко мне и спросил: - Сколько у нас на счету в банке? - Чуть больше двадцати шести тысяч после уплаты недельных чеков. Чеки вы выбросили в корзину. - А что в сейфе? - Сто девяносто четыре доллара и двенадцать центов мелочью и на крайний случай резервные тридцать восемь сотен. - Сколько времени идет поезд до Вашингтона? - От трех часов двадцати пяти минут до четырех часов пятнадцати минут в зависимости от поезда. Он недовольно поморщился: - А самолет? - От шестидесяти до ста минут в зависимости от направления ветра. - Самолеты летают часто? - Каждые тридцать минут. Он взглянул на стенные часы. - Можем мы попасть на тот, что улетает в полдень? Я поднял голову: - Вы сказали "мы"? - Да. Нужно быстро получить паспорта - ты должен съездить за ними. - Куда нам нужны паспорта? - В Англию и в Италию - Когда мы уезжаем? - Как только получим паспорта. Лучше вечером. Можем попасть на самолет, который улетает в Вашингтон в полдень? - Погодите, - сказал я. Можно рехнуться, наблюдая, как статуя неожиданно превращается в динамо-машину. - Это необходимо? - Нет. - Сколько раз вы мне говорили, что не надо действовать под влиянием порыва. Почему вы не сядете и не сосчитаете до тысячи? - Это не порыв. Мы должны были уехать намного раньше, как только узнали, что она там. Теперь этого требуют обстоятельства. К черту все; так можем мы попасть на этот самолет? - Нет. Ничего не поделаешь. Одному Богу известно, что вы будете есть в течение недели или, может быть, года - а Фриц готовит к ужину мусс "покахонтас" из молок макрели, и если вы его не съедите, то потом выместите злость на мне. Пока я позвоню в аэропорт и достану из сейфа ваше свидетельство о натурализации и свое свидетельство о рождении, вы можете пойти и помочь Фрицу, раз уж у нас такая сумасшедшая спешка. Он хотел что-то сказать, но передумал, повернулся и пошел в кухню. 4 Мы вернулись домой в девять часов вечера. У нас были не только паспорта, но и билеты на самолет, улетающий из Айдлуайлда в Лондон в пять часов пополудни следующего дня, в субботу. Вулф вел себя не так, как подобает мужчине. Я надеялся, что раз уж он решил пересечь океан и добрую часть континента, то с нелюбовью к машинам покончено, и расслабился, однако видимых изменений в его реакциях не произошло. В такси он сидел на краешке сиденья, вцепившись в ремень, а в самолете все его мускулы были напряжены. По-видимому, это сидело в нем так глубоко, что помочь ему мог бы только психоанализ, а на это не было времени. На эту процедуру ушло бы, пожалуй, не двадцать часов, а двадцать лет. В Вашингтоне все было просто. "Особо важная персона" из Госдепартамента, которую мы прождали всего десять минут поначалу пыталась объяснить, что вмешательство в дела паспортного отдела на высоком уровне неблагоразумно, но Вулф прервал его, и совсем не так дипломатично, как можно было бы ожидать в таком учреждении. Вулф заявил, что он просит не о вмешательстве, а только о том, чтобы ускорить дело; обратился он за помощью в Вашингтон только потому, что крайняя необходимость профессионального характера требует его присутствия в Лондоне в кратчайший срок. Он предполагал, что может рассчитывать на выражение благодарности за некие оказанные услуги и изъявление готовности ответить взаимностью на столь скромную и невинную просьбу. Так и вышло, но все равно формальности отняли какое-то время. Всю субботу мы провозились с делами. Неизвестно было, на сколько мы уезжаем. Мы могли вернуться через несколько дней, но Вулф считал, что надо рассчитывать на неопределенный срок, поэтому дел у меня было невпроворот. Фреду и Орри были заплачено, а Солу предписано находиться в кабинете и спать в Южной комнате. Натаниэль Паркер, наш адвокат, был уполномочен подписывать чеки, а Фриц - присматривать за "Рустерманом". Теодору выдали целую кучу ненужных инструкций по поводу орхидей. Помощник управляющего в отеле "Черчилль" должен был оплатить наличными чек на десять тысяч десятками, двадцатками и сотнями, и я потратил добрый час на то, чтобы их аккуратно уложить в пояс, который купил в магазине Аберкромби. Единственная за целый день ссора произошла в последнюю минуту, когда Вулф стоял в кабинете в пальто и шляпе, а я открыл ящик своего стола и вытащил "марли" 32-го калибра и две коробки с патронами. - Ты это не возьмешь, - заявил он. - Естественно, возьму. - Я сунул пистолет в плечевую кобуру, а коробки - в карман. - Разрешение у меня в бумажнике. - Нет. Из-за него могут быть неприятности на таможне. Ты сможешь купить пистолет в Бари. Вынь его. Это приказ, и он был начальником. - О'кей, - сказал я, вынул пистолет и положил его в ящик. Затем уселся на стул. - Я не еду. Как вам известно, я уже много лет взял за правило не выходить на дело, связанное с убийством, без пистолета, а это супердело. Я не собираюсь гоняться за убийцей вокруг Черной горы на чужой земле, имея в качестве оружия лишь отвратительный пистолет местного производства, о котором я ничего не знаю. - Вздор. - Он посмотрел на часы. - Пора ехать. - Езжайте. Молчание. Я положил ногу на ногу. Он сдался: - Очень хорошо. Если бы я так не зависел от тебя, я бы сделал это сам. Идем. Я снова взял "марли", положил его, куда надо, и мы вышли. Фриц и Теодор проводили нас на улицу, где уже за рулем "седана" сидел Сол. Вещи лежали в багажнике и все заднее сиденье было в распоряжении Вулфа. Глядя на физиономии Фрица и Теодора, можно было подумать, что мы уезжаем на фронт; они на самом деле ничего не знали. Только Сол и Паркер были в курсе дела. В Айдлуайлде мы без помех преодолели формальности и вошли в самолет. Я подумал, что Вулфу не повредит небольшая доза юмора, чтобы отвлечь его от ужасов перелета, и пересказал ему забавную фразу, произнесенную кем-то сзади нас, когда мы поднимались по трапу. - Боже мой, - произнес голос, - они содрали с меня тридцать долларов за лишний вес багажа, а посмотрите только на этого типа. Видя, что это не произвело желаемого эффекта, я пристегнулся и оставил его наедине со своими страданиями. Я признаю, что он старался их не показывать. Первую пару часов я вообще не видел его лица, потому что он сидел, уставившись в окно на морской горизонт или на облака. Мы попросили, чтобы нам подали еду на подносах, он нормально управился с фрикасе и салатом с приправами, без капризов и выкрутас. Потом я принес ему две бутылки пива, он вежливо меня поблагодарил, и это было поступком, если учесть, что, с его точки зрения, все движущиеся части любой машины подвержены непредсказуемым прихотям и если дурь овладеет вдруг нашим самолетом, мы плюхнемся глухой ночью в пучину Атлантики. На этой мысли я крепко заснул. Часы показывали половину третьего, когда я проснулся, но было совсем светло, пахло жареным беконом, а в моем ухе звучал голос Вулфа: - Я хочу есть. Мы летим, опережая время, и через час уже будем на месте. - Вы спали? - Немного. Я хочу завтракать. Он съел четыре яйца, десять ломтиков бекона, три булочки и выпил три чашки кофе. Я так и не увидел Лондон, потому что аэропорт находится за городом, а Джеффри Хичкок ждал нас у выхода. Мы не видели его с тех пор, как он был последний раз в Нью-Йорке, три года назад. Он приветствовал нас очень сердечно для англичанина, пригласил к угловому столику в ресторане и заказал булочки, повидло и чай. Сначала я хотел воздержаться, но подумал, какого черта, должен же я привыкать к чудной иностранной пище, и взял свою долю. Хичкок вынул из кармана конверт. - Здесь ваши билеты на самолет до Рима. Он улетает через сорок минут, в двадцать минут десятого и прилетает в три часа по римскому времени. Поскольку ваш багаж прямо перевозится туда, здешние таможенники вас не касаются. У нас есть полчаса. Этого хватит? - С избытком, - Вулф намазал повидло на булочку. - В основном, меня интересует Телезио. Тридцать лет назад, будучи мальчиком, я бы доверил ему свою жизнь. Могу ли я доверять ему теперь? - Не знаю. - Мне надо знать, - резко сказал Вулф. - Конечно, надо. - Хичкок вытер салфеткой тонкие, бледные губы. - Но в наши дни человек, которому вы можете доверять дальше, чем можете увидеть, - редкая птица. Могу только сказать, что имею с ним дело восемь лет, и я доволен, а Боден знает его намного дольше - со времен Муссолини, и он ручается за него. Если у Вас... Хриплый металлический голос из громкоговорителя, вероятно, женский, потряс воздух. Он говорил о чем-то срочном. Когда он закончил, я спросил Хичкока, что она сказала, а он ответил, что она объявила, что пассажиров девятичасового рейса на Каир просят собраться у выхода номер семь. - Да, - я кивнул, - мне показалось, что я расслышал слово Каир. На каком языке она говорила? - На английском. - Прошу прощения, - сказал я вежливо и отпил немного чая. - Я говорил, - обратился он к Вулфу, - что если вам нужно довериться кому-то, то сомневаюсь, что на этом берегу вам удастся найти кого-нибудь лучше Телезио. Можете мне поверить, потому что я очень осторожный человек. - Это лучше, чем я надеялся, - проворчал Вулф. - Еще вопрос - как с самолетом от Рима до Бари? - Да. - Хичкок прокашлялся. - Его арендовали, и он должен быть в полной готовности, - он вынул из кармана потертый кожаный бумажник, порылся в нем и вынул листок бумаги. - Вас встретят по приезду, но если случится накладка, здесь фамилия и номер телефона. - Он передал бумагу - Восемьдесят долларов, и можете платить долларами. Агент, с которым я имею дело в Риме, Джузеппе Дрого, - хороший человек по римским стандартам, но способен постараться извлечь личную пользу из контакта со своим знаменитым другом. Конечно, он должен знать ваше имя. Теперь, если с Римом все, я снимаю с себя ответственность. Вулф не выразил удовольствия, что свидетельствовало о том, насколько он сосредоточен на своей поездке. Любой человек, обладающий даже десятой частью его самомнения, напыжился бы и раздулся, как индюк, узнав, что его известность докатилась до Рима. Немного позже громкоговоритель произнес, по-видимому, на английском, что объявляется посадка на самолет до Рима, и наш хозяин проводил нас к выходу и ждал взлета. Когда мы выруливали на взлетную полосу, Вулф помахал ему на прощание рукой. Вулф снова занял место у окна, и мне пришлось вытянуть шею, чтобы впервые взглянуть на Европу. День был хороший и солнечный, у меня на коленях лежала карта, и, после того как мы пересекли Дуврский пролив, было очень интересно смотреть на Брюссель, остающийся слева, а Париж справа, Цюрих слева, Женева справа, Милан слева, а Генуя справа. Я легко узнал Альпы и увидел Берн. К сожалению, пропустил Флоренцию. Пролетая над Аппенинами, мы попали в воздушную яму, и падали милю или около того, пока не выровняли курс, что, в общем-то, достаточно неприятно, и некоторые пассажиры выразили неудовольствие. Но не Вулф. Он только закрыл глаза и сжал губы. После такой встряски я счел вежливым заметить: - Было не так уж плохо. Вот когда я летел на побережье и мы пролетали над скалами... - Заткнись, - проворчал он. Итак, я пропустил Флоренцию. Мы приземлились в римском аэропорту в три часа пополудни, был приятный и теплый день, воскресенье, но в ту минуту, когда мы спустились по трапу и направились к зданию, мои отношения с Вулфом, а его со мной, резко изменились к худшему. Всю мою жизнь при необходимости сориентироваться в новой обстановке, мне достаточно было посмотреть на указатели или, в крайнем случае, спросить местного жителя. Теперь я пропал. Вывески были не для меня. Я остановился и посмотрел на Вулфа. - Сюда, - проинформировал он, - на таможню. Основа наших взаимоотношений была нарушена, и мне это не понравилось. Я встал рядом с ним у стола и внимал звукам, посредством которых он обменивался с белокурым обладателем баса, причем мое личное участие в милой беседе ограничилось тем, что я протянул паспорт, когда меня попросили об этом по-английски. Я стоял рядом с ним у стойки в другой комнате. Вулф на этот раз обменивался любезностями с черноволосым тенором, хотя, признаюсь, здесь я играл более важную роль, поскольку мне доверили открыть чемоданы и закрыть их после осмотра. И опять звуки, обращенные к красной фуражке с усами, которая передала вещи другой синей фуражке. Затем толстый сеньор в зеленом костюме с красной гвоздикой в петлице. Вулф любезно сообщил мне, чти его зовут Дрого и что частый самолет на Бари ждет нас. Только я собрался выразить благодарность, что меня наконец заметили, как к нам подошел холеный молодой человек, похожий на студента, одетый так, будто он собрался на свадьбу или похороны, и обратился, слава Богу, на хорошем американском языке: - Мистер Ниро Вулф? Вулф вытаращился на него: - Могу я узнать ваше имя, сэр? Он любезно улыбнулся - Я Ричард Коуртни из посольства. Мы подумали, что вам может что-нибудь понадобиться, и были бы рады предложить свои услуги. Можем ли мы чем-то помочь? - Нет, спасибо. - Вы долго пробудете в Риме? - Не знаю. А вам надо знать? - Нет, нет, - он запнулся. - Мы не собираемся вмешиваться в ваши дела - только дайте нам знать, если вам будет нужна какая-нибудь информация или содействие. - Я дам вам знать, мистер Коуртни. - Пожалуйста. И я надеюсь, вы не будете возражать. - Он вынул из внутреннего нагрудного кармана своего безупречно сшитого пиджака, купленного явно не в магазине, маленькую черную книжку и ручку. - Мне бы очень хотелось иметь ваш автограф. - Он открыл книжку и протянул ее. - Если можно? Вулф расписался. Хорошо одетый мальчик-студент поблагодарил его, настойчиво повторил, чтобы мы обращались в посольство при первой необходимости, одарил всех, включая Дрого и меня, благовоспитанной улыбкой и ушел. - Вас проверяют? - спросил я у Вулфа. - Сомневаюсь. Зачем? - Он что-то сказал Дрого и синей фуражке, и мы двинулись вперед, причем Дрого возглавлял группу, а синяя фуражка с вещами замыкала ее. После прогулки по бетону, а затем по гравию странного цвета, которого я никогда не видел, мы подошли к ангару, перед которым стоял маленький голубой самолет. По сравнению с тем, на котором мы пересекали Европу, он выглядел словно игрушка. Вулф постоял, сердито глядя на него, затем повернулся к Дрого и что-то произнес. Он говорил все громче и горячей, затем слегка поостыл и, в конце концов, велел мне заплатить девяносто долларов. - Хичкок сказал восемьдесят, - возразил я. - Он просил сто десять. Что касается платы вперед, тут я его понимаю. Когда мы вылезем из этой штуковины, может быть, мы будем не в состоянии заплатить. Дай ему девяносто долларов. Я заплатил, затем получил указание дать доллар синей фуражке, что и сделал, после того как она передала наш багаж пилоту, и подержал переносную лестницу, пока Вулф водружал себя на место. Затем я залез в самолет. Там было место для четырех пассажиров, но не для четырех Вулфов. Вошел пилот, и мы покатили на взлетную полосу, Я бы предпочел не прощаться с Дрого, учитывая, что он обманным путем получил лишние деньги, но во имя спасения общественных связей помахал ему рукой. Полет на небольшой высоте над Волчанскими холмами (если интересуют подробности - смотри карту) в самолете объемом в пинту - далеко не идеальное место для дружеской беседы, но до Бари оставалось только девяносто минут, а некоторые вопросы требовали безотлагательного решения. Я перегнулся и прокричал Вулфу, перекрывая шум: - Я хочу обсудить один вопрос! Он повернулся ко мне. Лицо его было мрачным. Я наклонился ближе к его уху: - Я про общение. На скольких языках вы говорите? Он подумал: - На восьми. - А я на одном. И понимаю только один. Это будет для меня слишком сложно. Наше дальнейшее существование абсолютно невозможно, если вы не согласитесь на одно условие. Когда вы разговариваете с людьми, я не могу требовать, чтобы вы переводили все подряд, но вы должны это сделать при первой же возможности. Я постараюсь быть благоразумным, но если уж прошу, значит, это нужно. В противном случае я могу вернуться в Рим на этой штуковине. Он стиснул зубы: - Место для ультиматума выбрано идеальное. - Великолепно! С таким же успехом вы могли бы взять с собой куклу. Я же скажу, что постараюсь быть благоразумным, и потом я столько лет вам докладывал, что могу рассчитывать в обмен на ваши сообщения. - Очень хорошо. Я подчиняюсь. - Я хочу полностью быть в курсе дела. - Я же сказал, что подчиняюсь. - Тогда мы можем начать сейчас. Что сказал Дрого об организации встречи с Телезио? - Ничего. Дрого было только известно, что мне нужен самолет, чтобы добраться до Бари. - Телезио будет нас встречать в аэропорту? - Нет. Он не знает, что мы прилетаем. Я сначала хотел спросить о нем Хичкока. В тысяча девятьсот двадцать первом он убил двух фашистов, которые загнали меня в угол. - Убил чем? - Ножом. - В Бари? - Да. - Я думал, что вы черногорец. Что вы делали в Италии? - В те времена я был очень мобильным. Я подчинился твоему ультиматуму, как ты настаивал, но не собираюсь давать тебе отчет о том, что я делал в молодости, по крайней мере, не здесь и не сейчас. - Какой план действий у нас в Бари? - Не знаю. Раньше там не было аэропорта и поэтому я не знаю, где он находится. Посмотрим. - Он отвернулся и взглянул в окно. Через минуту повернулся снова: - Мне кажется, мы летим над Беневенто. Спроси у пилота. - Не могу, черт возьми. Я не могу никого ни о чем спросить. Спросите сами. Он пропустил мое предложение мимо ушей. - Это должно быть Беневенто. Взгляни на него. Римляне прикончили здесь самнитов в триста двенадцатом году до нашей эры. Он пускал пыль в глаза, и я это оценил. Всего лишь два дня назад я поставил бы десять против одного, что, находясь в самолете, он не сможет вспомнить вообще ни одной даты, а тут он болтал про то, что было двадцать два века назад. Я повернулся к окну, чтобы взглянуть на Беневенто. Вскоре я увидел море впереди и слева и познакомился с Адриатикой; мы приближались, и я видел, как вода блестит и переливается на солнце, а затем появился Бари. Часть его была беспорядочно разбросана на косе, вдающейся в море, и, судя по всему, не имела улиц, а другая, расположенная вдоль берега к югу от косы, равномерно пересекалась прямыми улицами, почти как в центре Манхэттена, только без Бродвея. Самолет приземлился. 5 А теперь, пожалуйста, вспомните предупреждение, которое я сделал вначале. Как я уже упоминал, самые важные события изложены со слов Вулфа. Итак, было пять часов вечера апрельского воскресенья, Вербного воскресенья. Конечно, наш самолет прилетел вне расписания, и Бари не столица государства, но даже в этом случае можно было надеяться увидеть признаки жизни в аэропорту. Но нет. Он вымер. Конечно, кто-то находился на контрольной вышке и еще кто-то в маленьком здании, куда вошел пилот, вероятно, доложить о прибытии, но больше никого, за исключением трех мальчиков, кидавшихся в кошку. Вулф узнал у них, где находится телефон, и пошел в здание позвонить. Я караулил вещи и наблюдал за коммунистическими мальчиками. Я так решил, потому что они кидались в кошку в Вербное воскресенье. Потом я вспомнил, где нахожусь, и подумал, что они с таким же успехом могут быть фашистскими мальчиками. Вулф вернулся и сообщил: - Я дозвонился до Телезио. Он сказал, что дежурный охранник перед этим зданием знает его и не должен видеть нас вместе. Он дал мне номер телефона, по которому я позвонил и договорился, что за нами прибудет машина и отвезет на встречу. - Да, сэр. Нужно время, чтобы я сумел привыкнуть к такому положению. Может быть, года мне хватит. Давайте пойдем, чтобы не стоять на солнце. Деревянная скамья в зале ожидания была не слишком удобной, но думаю, Вулф не поэтому встал через несколько минут и вышел. Проделав четыре тысячи миль и сменив три самолета, он был по горло сыт передвижением. Невероятно, но факт: я сидел в помещении, а он был на ногах и снаружи. Может быть, места, где он провел молодость, неожиданно вернули ему второе детство, но, подумав, решил, что едва ли. В конце концов он появился и сделал мне знак рукой, я поднял вещи и вышел. Нас ждала длинная черная блестящая "ланчиа", с водителем в красивой серой форме, отделанной зеленым. Здесь было достаточно места и для вещей и для нас. Когда мы тронулись, Вулф дотянулся до ремня безопасности и крепко вцепился в него, что свидетельствовало о его нормальном состоянии. С площади мы повернули на гладкую асфальтированную дорогу, и "ланчиа" совершенно бесшумно понеслась, а спидометр показывал восемьдесят, девяносто и больше ста, когда я сообразил, что это километры, а не мили. Все равно, это была классная машина. Вскоре домов стало больше, дорога превратилась в улицу, а затем в авеню. Мы повернули направо, где движение было более интенсивным, сделали еще два поворота и остановились у тротуара напротив чего-то, напоминающего железнодорожную станцию. Вулф поговорил с водителем и обратился ко мне: - Он просит четыре тысячи лир. Дай ему восемь долларов. Я мысленно произвел подсчет, пока доставал бумажник, нашел его правильным и протянул деньги шоферу. Чаевые были явно приемлемыми, судя по тому, что он придержал Вулфу дверь и помог мне вынуть багаж. Затем он сел в машину и уехал. Я хотел спросить у Вулфа, не станция ли это, но не смог. Он напряженно следил за чем-то и, проследив за его взглядом, я понял, что он наблюдает за "ланчией". Едва она завернула за угол и исчезла из виду, он заговорил. - Нам надо пройти пятьсот ярдов. Я поднял вещи. - Andiamo.* * Пошли (итал.) - Где, черт возьми, ты это выкопал? - В опере, с Лили Роуэн. Хор не уходит со сцены, не спев этого слова. Мы пошли рядом, но вскоре тротуар сузился, и я пропустил его вперед, а мы с вещами тащились сзади. Я не знаю, может быть, он в молодости измерил шагами именно эту дорогу, которая состояла из трех прямых участков и трех поворотов, но если так, то значит память его подвела. Мы прошли больше полумили, и чем дальше, тем тяжелее становились вещи. После третьего поворота на улицу, которая была уже, чем все остальные, мы увидели припаркованную машину, возле которой стоял мужчина. Когда мы подошли, он сурово уставился на Вулфа. Вулф остановился прямо против него и сказал: - Паоло. - Нет. - Мужчина не мог поверить. - Боже, это правда. Садитесь. - Он открыл дверь автомобиля. Это был маленький двухдверный "фиат" который мог бы служить прицепом к "ланчии". Мы все же втиснулись в него: я с вещами - назад, а Вулф с Телезио - на переднее сиденье. Пока машина ехала по узкой улице, Телезио то и дело поворачивал голову к Вулфу, и я мог внимательно рассмотреть его. В Нью-Йорке полно таких, как он, - с жесткими густыми волосами, большей частью седыми, смуглой грубой кожей, быстрыми черными глазами и большим ртом, словно всегда готовым к улыбке. Вулф, естественно, был не в состоянии отвечать на его вопросы, и я не мог его в этом упрекнуть. Я хотел бы удостовериться, что Телезио можно доверять как брату, поскольку меньше чем через милю мне стало ясно, что ему нельзя доверять как водителю. Судя по всему, он был твердо убежден, что все препятствия, возникающие на его пути, одушевленные или неодушевленные, должны исчезнуть, прежде чем он до них доберется, а когда одно из них все же не успело вовремя увернуться, и Телезио почти столкнулся с ним, реакция нашего водителя какую-то долю секунды была очень радостной. Когда мы наконец доехали, я вылез из машины и обошел ее, чтобы взглянуть на крылья. Ни царапины, ни вмятины. Я подумал, что, слава Богу, таких водителей один на миллион. Пункт назначения представлял собой маленький двухэтажный оштукатуренный дом, позади которого находился двор, огороженный с трех сторон забором, с цветами и маленьким бассейном. - Не мой, - сказал Телезио, - моего друга, который уехал. У меня дом в старом городе, где вы были бы слишком заметны. На самом деле мне перевели эту фразу только спустя два часа, но я стараюсь передавать события в том порядке, в котором они происходили. Это единственная возможность получить о них четкое представление. Телезио настоял на том, чтобы самому внести вещи, хотя ему и пришлось их поставить, чтобы открыть дверь ключом. В небольшом квадратном холле он взял наши пальто и шляпы, повесил их и провел нас в большую комнату. В ней все было выдержано в розовых тонах, и одного взгляда на мебель и другие предметы было достаточно, чтобы понять, какого пола его друг, по крайней мере, мне так показалось. Вулф оглянулся в поисках подходящего стула, не нашел его и сел на кушетку. Телезио исчез и вернулся с подносом, на котором красовались бутылка вина, стаканы и вазочка с миндалем. Он наполнил стаканы до краев и провозгласил тост: - За Иво и Гарибальди! - воскликнул он. Выпив, они с Вулфом оставили немного вина в стаканах, и я последовал их примеру. Вулф снова поднял свой бокал: - В ответ можно сказать только одно - за Гарибальди и Иво. Мы допили до конца. Я нашел себе удобный стул. Около часа они говорили, пили и ели миндаль. Когда Вулф позже мне все пересказывал, я узнал, что первый час был посвящен личным воспоминаниям, не относящимся к делу, о чем явно свидетельствовал тон их беседы. Потребовалась вторая бутылка вина и вторая вазочка с миндалем. Они вернулись к делу после того, как Телезио поднял свой стакан и произнес: - За вашу маленькую дочь Карлу! За женщину столь же смелую, сколь и прекрасную. Они выпили. Вулф поставил стакан и заговорил совсем другим тоном: - Расскажи мне о ней. Ты видел ее убитой? Телезио покачал головой. - Нет, я видел ее живой. Однажды она явилась ко мне и попросила помочь ей переправиться на тот берег. Я знал о ней от Марко, и, конечно, она знала все обо мне. Я пытался объяснить ей, что это не женское дело, но она ничего не хотела слушать. Она сказала, что раз Марко погиб, она должна увидеть людей с того берега и решить, что делать дальше. Я привел к ней Гвидо и она ему очень много заплатила, чтобы он перевез ее на тот берег, и в тот же день уехала. Я старался... - Ты знаешь, как она добиралась сюда из Нью-Йорка? - Да, она сказала мне - стюардессой на пароходе до Неаполя; это достаточно просто при наличии связей, а из Неаполя - на машине. Я пытался позвонить тебе до ее отъезда, но возникли трудности, и когда я дозвонился, она уже уехала с Гвидо. Вот и все, что я могу тебе сказать. Гвидо вернулся через четыре дня. Он пришел ко мне рано утром вместе с одним из тех - Йосипом Пашичем. Ты знаешь его? - Нет. - Действительно, он слишком молод, чтобы ты его помнил. Он передал сообщение от Данилы Вукчича, племянника Марко. В сообщении говорилось, что я должен тебе позвонить и сказать: "Человек, которого вы ищите, находится в окрестностях горы". Я знал, что тебя будут интересовать подробности, и постарался узнать их, но это все, что сказал мне Йосип. Он знает меня не так хорошо, как другие, постарше. Поэтому больше я ничего не смог узнать. Естественно, я подумал, это означает, что там находится человек, который убил Марко, и что это известно. А ты? - Да. - Тогда почему ты не приехал? - Хотел получить что-нибудь получше криптограммы. - Я тебя помню другим, но теперь ты постарел, да и я тоже. Ты стал слишком толстым и тебе нужно больше двигаться. Впрочем я не удивлен, потому что Марко рассказывал мне о тебе и даже привез фотографию. Во всяком случае сейчас ты здесь, а твоя дочь умерла. Я не понимаю, как тебе удалось сюда добраться. Я тебе позвонил и пятницу, прошло всего сорок восемь часов. Йосип приезжал снова, но на этот раз без Гвидо, на другой лодке, и с другим посланием от Данило. Я должен был сообщить тебе, что твоя дочь погибла насильственной смертью в окрестностях горы. И опять это было все, что он сказал. Если бы я знал, что ты приедешь, я постарался бы задержать его, но сейчас его здесь уже нет. В любом случае ты, наверное, захочешь сам увидеть Данило. Мы пошлем за ним Гвидо. Данило доверяет только Гвидо. Он может быть здесь, скорее всего, по вторник ночью. Тогда рано утром в среду вы сможете увидеться с ним здесь. Марко тоже пользовался этим домом. Я думаю, что на самом деле он заплатил за это вино и не хотел бы, чтобы мы его экономили. Бутылка пуста, этого не должно быть. Он вышел из комнаты и вскоре вернулся с другой, уже откупоренной. Наполнив стакан Вулфа, он повернулся ко мне. Я бы предпочел пропустить, но выражение его лица, когда я отказался в первый раз, не оставляло сомнения, что человек, который отказывается от вина, не вызывает у него доверия. Поэтому я взял стакан с вином и горсть миндаля. - Это место не плохое, - сказал он Вулфу. - Даже для тебя, привыкшего к роскоши. Марко предпочитал готовить сам, но я завтра могу найти женщину. - Не нужно, - сказал Вулф. - Я уезжаю. Телезио возразил: - Нет. Ты не должен. - Напротив, я должен. Где мы можем найти Гвидо? Телезио сел: - Ты это имеешь в виду? - Да. Я еду. - Как и в качестве кого? - В моем собственном. Искать человека, который убил Марко. Я не могу легально попасть в Югославию, но среди этих скал и ущелий - какое это имеет значение? - Большое. Самое худшее, что Белград может сделать Ниро Вулфу - это выслать его, но скалы и ущелья - это не Белград. И они не те, какими ты их помнишь. Например, там, у этой горы, находится убежище головорезов Тито, а через границу - албанских бандитов, которыми управляют русские. Они смогли убить Марко в далекой Америке. Они убили твою дочь через несколько часов после того, как она ступила на берег. Возможно, она была неосторожна, но то, что предлагаешь ты - появиться среди них в собственном обличье - намного хуже. Если тебе так хочется совершить самоубийство, я помогу тебе достать нож или ружье - что тебе больше нравится, тогда совсем не нужно будет предпринимать путешествие по нашему прекрасному морю, которое, как ты знаешь, бывает часто свирепым. Вот скажи мне - я трус? - Нет, ты не трус. - Я не трус. Я очень смелый человек. Иногда я сам поражаюсь, сколько во мне отваги. Но ничто не заставит меня, такого, как я есть, появиться днем или ночью между Цетинье и Скутари, в особенности к востоку, где граница проходит через горы. Был ли Марко трусом ? - Нет. - Это правда. Но он никогда даже не помышлял о том, чтобы самому разворошить это гнездо предателей. - Телезио пожал плечами. - Это все, что я хотел сказать. К сожалению, тебя не будет в живых, чтобы подтвердить мою правоту. - Он поднял свой стакан и осушил его. Вулф посмотрел на меня, чтобы увидеть мою реакцию, но сообразил, что я ничего не понимаю и тяжело вздохнул. - Все это очень хорошо, - сказал он Телезио, - но я не могу охотиться за убийцей, оставаясь на противоположном берегу Адриатического моря, и теперь, когда я забрался так далеко, я не собираюсь возвращаться домой. Мне надо подумать и обсудить это с мистером Гудвином. В любом случае мне нужен этот Гвидо. Как его фамилия? - Гвидо Баттиста. - Он лучше всех? - Да. Я не хочу сказать, что он святой. Если составлять список святых, которых сегодня можно найти в округе, не наберешь и вот столько. - И он показал кончик мизинца. - Ты можешь привести его сюда? - Да, но на это уйдет время. Сегодня Вербное воскресенье. - Телезио встал. - Если вы голодны, кухня в порядке и в буфете кое-что найдется. Вино есть, но нет пива. Марко рассказывал мне о твоем пристрастии к пиву, которое я не одобряю. Если позвонит телефон, подними трубку, и если это я, я заговорю первым. Если в трубке молчат, то и ты не отвечай. Никто не должен сюда прийти. Прежде чем включить свет, плотно закройте занавески. О вашем приезде в Бари никому не известно, однако они достали Марко в Нью-Йорке. Моему другу не доставило бы удовольствия увидеть кровь на этом прекрасном розовом ковре. - Вдруг он засмеялся. Он буквально рычал от смеха. - Особенно в таком количестве. Я найду Гвидо. Он ушел. Раздался шум закрывающейся наружной двери, а затем "фиата", Телезио развернулся во дворе и выехал на улицу. Я посмотрел на Вулфа. - Это очаровательно, - горько сказал я. Он меня не слышал. Глаза его были закрыты. Он не мог удобно откинуться на кушетке, поэтому наклонился вперед. - Я знаю, вы что-то обдумываете, - сказал я ему. - А я сижу рядом и мне обдумывать нечего. Вы столько лет учили меня делать сообщения, и я бы оценил, если бы вы показали мне пример. Он поднял голову и открыл глаза. - Мы попали в неприятное положение. - Мы в нем находимся уже месяц. Мне нужно знать, о чем говорил Телезио, с самого начала. - Не имеет смысла. Около часа мы просто болтали... - Хорошо, это может подождать. Тогда начните с того места, когда он поднял тост за Карлу. Вулф так и сделал. Пару раз я заподозрил, что он что-то пропускает, и обращал на это его внимание, но в целом я оценил его доклад как приемлемый. Закончив, он взял стакан и выпил. Я откинул голову назад и посмотрел на него свысока: - Учитывая выпитое, я, может, буду выражать мысли не очень четко, но, похоже, у нас три варианта. Первый - остаться здесь и никуда не ехать. Второй - вернуться домой и все забыть. И последний - поехать в Черногорию, чтобы нас убили. Никогда не встречал менее привлекательного выбора. - Я тоже. - Он поставил стакан и вынул часы из жилетного кармана. - Сейчас половина восьмого, и я голоден, Пойду посмотрю, что есть на кухне. - Он поднялся и вышел в ту же дверь, которой пользовался Телезио, когда ходил за вином и миндалем. Я пошел за ним. Конечно, это не было кухней с точки зрения "Спутника домохозяйки" или "Домоводства", но там была электрическая плита с четырьмя конфорками, а кастрюли и сковородки, висевшие на крючках, блестели чистотой. Вулф открыл дверцы буфета, ворча что-то себе под нос о консервных банках и цивилизации. Я спросил, нужна ли ему помощь, он отказался. Поэтому я ушел, взяв свою сумку, чтобы привести себя в порядок, но сообразил, что не знаю, где ванная. Она оказалась наверху, но без горячей воды. Возможно, аппарат, стоявший в углу, был водогреем, но прикрепленная к нему инструкция требовала знания кучи слов, и вместо того, чтобы позвать Вулфа и расшифровать ее, я предпочел обойтись без воды. Вилка моей электробритвы не подходила к розетке, но даже если бы и подходила, было не ясно, что делать с напряжением, поэтому я воспользовался безопасной бритвой. Когда я спустился вниз, в комнате было темно, но я задернул занавески, прежде чем включить свет. На кухне я нашел Вулфа который при ярком свете лампы и открытом окне - с закатанными рукавами рубашки был занят приготовлением еды. Мне пришлось влезть на стул, чтобы задернуть занавески, но предварительно я не удержался от соответствующего замечания. Мы ели на кухне за маленьким столом. Молока, конечно, не было и Вулф сказал, что не советует пить воду из крана, но я рискнул. Сам он пил вино. В меню было только одно блюдо, которое он накладывал из кастрюли. Попробовав его, я спросил, что это такое. Он ответил, что это соус "тальярини", приготовленный из анчоусов, помидоров, чеснока, оливкового масла и перца, которые он нашел в буфете, сладкого базилика и петрушки из сада, и римского сыра, обнаруженного в погребе. Я поинтересовался, как он нашел погреб, а он ответил - случайно, вспомнив местные обычаи. На самом деле он весь раздувался от гордости, и, надо сказать, когда я положил себе третью порцию, то был готов согласиться, что он имеет на это право. Пока я мыл посуду и прибирал на кухне, Вулф поднялся наверх со своей сумкой. Спустившись снова в комнату, он остановился и осмотрелся с тайной надеждой, что в его отсутствие кто-нибудь принес стул подходящего размера, не обнаружив такового, подошел к кушетке и сел с выражением лица, напоминавшем о "тальярини", которое он только что ел. - Мы приняли решение? - спросил я. - Да. - Хорошо. Какой же из трех вариантов мы выбираем? - Никакой. Я еду в Черногорию, но не под своим именем. Меня зовут Тоне Стара, я из Галичника. Ты никогда не слышал про Галичник? - Вы очень догадливы. - Это деревня у вершины горы, рядом с границей Сербии и Албании, со стороны Югославии. Она находится в сорока милях к юго-востоку от Цетинье и Черной горы. Она известна тем, что одиннадцать месяцев в году в ней живут одни женщины; мужчин нет совсем, кроме глубоких стариков и маленьких мальчиков. И так было веками. Когда пятьсот лет тому назад турки захватили Сербию, ремесленники из долин поднялись в горы со своими семьями, думая, что турки будут вскоре изгнаны. Но турки остались. Прошли годы, и беженцы, построившие на скалах деревню и назвавшие ее Галичник, поняли, насколько безнадежно их существование на бесплодных склонах. Некоторые мужчины, искусные мастера, стали уходить на заработки в другие земли, где работали большую часть года, но всегда в июле они возвращались домой, чтобы провести месяц с женами и детьми. Так поступали все мужчины из Галичника, и так продолжалось пять веков. Каменщики и каменотесы из Галичника работали на строительстве Эскориала в Испании и дворцов Версаля. Они строили храм Мормонов в Юте, замок Фронтенак в Квебеке, Эмпайр Стейт Билдинг в Нью-Йорке, Днепрогэс в России. - Он сложил руки. - Итак, я Тоне Стара из Галичника. Я один из немногих, кто не вернулся однажды в июле - много лет назад. Я сменил много мест, включая Соединенные Штаты. В конце концов, я стал тосковать по дому. Мне стало интересно, что же случилось с моей родиной, деревней Галичник, находящейся на границе между титовской Югославией и русской марионеткой Албанией? Мною овладело желание увидеть и узнать, и вот я вернулся. Однако в Галичнике я не нашел ответа на свой вопрос. Там не было мужчин, а напуганные женщины отнеслись ко мне с недоверием и даже не сказали, где находятся их мужья. Я хотел узнать и рассудить Тито и русских. Я проделал путь на север через горы, тяжелый путь по скалам, и вот теперь я здесь, в Черногории, с твердым намерением выяснить, где правда и кто достоин моего рукопожатия. Я отстаиваю свое право задавать вопросы, чтобы иметь возможность выбрать чью-то сторону. - Ну-ну, - все это не вызвало у меня энтузиазма. - Я так не могу. - Я знаю, что ты не можешь. Тебя зовут Алекс. Это в том случае, если ты идешь со мной. Существует много причин, по которым тебе лучше остаться здесь, но к черту их, мы слишком давно и тесно связаны. Я слишком завишу от тебя. Однако решение за тобой. Я не имею права подвергать тебя смертельной опасности и вовлекать в ситуацию с неопределенным исходом. - Да. Мне не очень нравится это имя. Собственно, почему Алекс? - Мы можем выбрать другое. Может быть, риска меньшее, если оставить твое имя Арчи, но мы должны проявить бдительность. Ты мой сын, родившийся в Соединенных Штатах. Я должен просить принять тебя это допущение, потому что иначе никак нельзя объяснить, почему я привез тебя в Галичник. Ты мой единственный ребенок, и твоя мать умерла, когда ты был маленьким. Это уменьшит подозрения на тот случай, если мы встретим кого-нибудь, кто говорит по-английски. До недавнего времени я подавлял в себе все чувства к родине, поэтому не научил тебя сербохорватскому языку и сербским обычаям. В какой-то момент, пока я готовил ужин, я решил, что ты будешь глухонемым, но потом передумал. Это создаст больше трудностей, чем решит. - Это идея, - заявил я. - Почему бы и нет. Я же и есть глухонемой. - Нет. Кто-нибудь может услышать, как мы разговариваем. - Пожалуй, - неохотно уступил я. - Я хотел бы в это поиграть, но считаю, что вы правы. Итак, мы собираемся в Галичник? - Слава Богу, нет. Было время, когда шестьдесят километров по горам было для меня ерундой, но не сейчас. Мы отправимся в одно место, которое я знаю, или, если там что-то не так, туда, куда Паоло... Зазвонил телефон. Я машинально вскочил, но осознал свою непригодность и стал ждать, пока Вулф подойдет и снимет трубку. Через минуту он заговорил, значит, это был Телезио. После короткого разговора он повесил трубку и повернулся ко мне. - Это Паоло. Он ждал, когда Гвидо вернется из поездки на лодке. Он сказал, что должен ждать до полуночи или еще дольше. Я сообщил ему, что мы составили план и хотим обсудить его с ним. Он сейчас приедет. Я сел: - Теперь, что касается моего имени... 6 Суда бывают разные. "Куин Элизабет" - настоящее судно. Держу пари, что штуковина, на которой я августовским вечером катался по озеру в Центральном парке с Лили Роуэн, возлежащей на корме, тоже называлось судном. Судно же Гвидо Баттиста, которое должно было перевезти нас через Адриатику, было чем-то промежуточным между ними, но более близким тому, прогулочному, нежели "Куин Элизабет". Двенадцати метров в длину - тридцать девять футов. Его явно не мыли с тех пор, как римляне контрабандно перевозили пряности из Леванта, однако модернизированное двигателем и винтом. Во время нашего путешествия я в основном занимался тем, что пытался представить, где на такой посудине сидели галерные гребцы, но эта задача оказалась мне не по силам. Мы отчалили в понедельник в три часа пополудни, потому как подойти к противоположному берегу необходимо было в полночь или чуть позже. Это казалось вполне возможным, пока я не увидел "Чиспадану" - так она называлась. Представить, что это сооружение может преодолеть 170 миль по открытому морю за девять часов, было настолько фантастично, что я не смог произнести ни единого слова и даже не попытался. Тем не менее, все путешествие заняло девять часов двадцать минут. Мы с Вулфом не вылезали из нашего оштукатуренного убежища, но Телезио был очень занят и ночью, и днем. Прослушав план Вулфа, возразив по ряду пунктов и, в конце концов, согласившись, потому что Вулф стоял на своем, он снова уехал за Гвидо, привез его, и Вулф с Гвидо достигли взаимопонимания. Телезио отбыл вместе с Гвидо и в понедельник еще до полудня вернулся с вещами. Для меня он принес на выбор четыре пары брюк, три свитера, четыре куртки, кучу рубашек и пять пар ботинок, и примерно тот же набор для Вулфа. Все вещи, за исключением обуви, были не новые, но чистые и целые. Я примерил их, в основном для того, чтобы убедиться, что они подходят по размеру, не обращая внимания на цвет, и, и итоге, остановил свой выбор на синей рубашке, каштановом свитере, темно-зеленой куртке и светлых брюках. Вулф, облаченный в желтое, коричневое и темно-синее, выглядел еще живописнее. Рюкзаки были старые и грязные, но мы их выстирали и начали упаковывать вещи. Поначалу у меня случился перебор с нижним бельем, пришлось пойти на попятный и начать все сначала. В перерывах между приступами смеха Телезио дал мне разумный совет: полностью выкинуть нижнее белье, взять две пары носков и забрать весь шоколад. Вулф перевел мне его слова, совет одобрил и сам ему последовал. Я ожидал новой ссоры из-за оружия, но получилось наоборот. Мне было разрешено взять не только "марли", но я еще получил в придачу "кольт" З8-го калибра, который выглядел, как новый, и пятьдесят патронов к нему. Я попробовал засунуть его в карман куртки, на револьвер был слишком тяжелым, и я пристроил его на бедре. Кроме того, мне предложили восьмидюймовый нож, блестящий и острый, но я не согласился. Телезио и Вулф настаивали, утверждая, что бывают ситуации, когда нож полезней пистолета, но я сказал, что скорее проткну им себя, чем противника. - Если нож так нужен, - заявил я Вулфу, - что же вы не возьмете его себе? - Я беру два, - ответил он - и показал. Один в чехле он засунул за пояс, а второй, более короткий, привязал к левой ноге пониже колена. Тут я стал лучше соображать, на какое дело мы собрались, потому что, насколько я знаю Вулфа, он никогда не носил другого оружия, кроме маленького золотого перочинного ножичка. Ситуация еще больше прояснилась, когда Телезио вынул из кармана две маленькие пластиковые трубочки и протянул одну Вулфу, а другую мне. Вулф нахмурился и что-то спросил, и они заспорили. Вулф обернулся ко мне: - Он говорит, что в трубочке находится капсула с "колыбельной песенкой" - так они в шутку называют цианистый калий. Он сказал - на крайний случай. Я ответил, что нам это не нужно. А он рассказал, что в прошлом месяце несколько албанцев, агентов русских, поймали черногорца, три дня держали его в погребе и там бросили. Когда его нашли товарищи, у него были перебиты все суставы на пальцах рук и ног, выколоты глаза, но он все еще дышал. Паоло говорит, что, если мы хотим, он нам еще расскажет о таких же случаях. - Ты знаешь, как пользоваться капсулой с цианистым калием? - Конечно, Это каждый знает. - Куда ты собираешься ее положить? - Господи, помоги. У меня еще никогда ее не было. Зашить в свитер? - Свитер могут отнять. - Прикреплю под мышкой. - Слишком заметно. Ее могут найти и отобрать. - О'кей, теперь ваша очередь. Куда вы положите свою? - Во внутренний карман. При угрозе ареста и обыска зажму в руке. При более явной угрозе вынимаю капсулу из трубочки и кладу в рот. Ее можно держать во рту очень долго, если не раздавить зубами. Вот кстати причина, чтобы не брать ее - существует риск, что в панике можно употребить ее преждевременно. Я, пожалуй, рискну, - он положил трубочку в карман. - В любом случае, если ты ее используешь, то никогда об этом не узнаешь, так что не стоит волноваться. "Колыбельные песенки" дополнили наше оснащение. Было решено, что Телезио не стоит появляться с нами в порту, поэтому прощание за бутылкой вина состоялось в доме, а затем он отвез нас на "фиате" в центр города, высадил и уехал. Нам пришлось пройти квартал до стоянки такси. Судя по всему, мы не так бросались в глаза, как я предполагал, но ведь жителям Бари не с чем было сравнивать. Я привык видеть Вулфа сидящим за столом на стуле, сделанном на заказ, открывающим бутылку пива, когда слева от него стоит лелиокаттлея Джакетта с четырьмя цветами, а справа доносится запах дендробиума нобилиус; и теперь, глядя, как он бредет по улице в синих брюках, желтой рубашке и коричневой куртке, с синим свитером на руке и рюкзаком за плечами - я не переставал удивляться, что никто не оборачивается ему вслед. На мой взгляд, в этом обмундировании и я был достаточно хорош, но никто не обращал на нас внимания. Водитель также не проявил никакой заинтересованности, когда мы залезли в его машину и Вулф сказал ему, куда ехать. Он относился к встречным препятствиям с той же небрежностью, как и Телезио, но тем не менее довез нас до старого города и по его узким улочкам к концу причала, ни с кем не столкнувшись. Я расплатился с ним и пошел за Вулфом, и тут я впервые увидел "Чисподану", стоявшую у причала. Около нее стоял Гвидо и с кем-то разговаривал. Увидев нас, он подошел к Вулфу, Здесь, и привычном окружении, он выглядел лучше, чем в розовой комнате, Он был высоким, худым и широкоплечим, слегка сутулился и двигался как кошка. Он сказал Вулфу, что ему шестьдесят лет, но его длинные волосы были черными, как смоль. Однако щетина на лице была седой, и тут возникали вопросы. Она была длиной в полдюйма. Если он никогда не брился, то почему она не была длинней? А если брился, то когда? Я собирался расспросить его, когда мы познакомимся, но не получилось. Телезио пообещал, что за триста баксов, которые я ему отдал, он берет на себя все - наше оснащение, Гвидо, охрану порта - и, по всей видимости, сдержал слово. Не знаю, как официально именовалось наше путешествие, во всяком случае, никто поблизости нами не интересовался. Парочка типов, стоявших на причале, наблюдала, как мы карабкаемся на борт, а двое других отвязали и оттолкнули нас от причала, когда Гвидо завел двигатель и дал им знак, и мы отчалили. Я предполагал, что один из них может прыгнуть на борт, пока мы отплываем, но этого не случилось. Мы с Вулфом уселись в кубрике. - А где команда? - спросил я. Он сказал, что команда - это Гвидо. - Он один? - Да. - Боже мой, я ничего не понимаю в морском деле. Если перестанет работать двигатель или случится что-нибудь еще, кто поведет судно? - Я. - О! Так вы моряк? - Я переправлялся через это море восемьдесят раз. - Он возился с пряжкой ремня на рюкзаке. - Помоги мне расстегнуть эту штуку. У меня с языка готово было сорваться замечание насчет деловых способностей человека, который не может сам снять рюкзак, но я подумал, что лучше помолчать. Если сломается машина и мы попадем в шторм, а он спасет наши жизни, проявив умение мастерски управлять судном, мне придется это проглотить. Однако во время пути ничего не случилось. Двигатель шумел, но с ним было все в порядке. Шторма не было. Поздно вечером с востока появились облака и задул легкий ветер, но море было спокойным. Я даже задремал, вытянувшись на сиденье в кубрике. Пару раз, когда Гвидо уходил по делам, Вулф становился за штурвал, но здесь и речи не было о мастерском управлении. В третий раз, за час до захода солнца, Вулф пришел и облокотился на узкий борт, положил руку на штурвал, и стоял неподвижно, глядя вперед. Впереди вода была голубой, а сзади, там, где солнце садилось над Италией, она была серой, за исключением тех мест, где от нее отражались солнечные лучи. Гвидо так долго отсутствовал, что я спустился в каюту посмотреть, не случилось ли чего, и обнаружил, что он колдует над старой черной кастрюлькой на спиртовой горелке. Что он делает, выяснилось позже, когда появились старые глиняные тарелки, полные дымящихся спагетти, политых соусом. Я удивился. Он принес и вино, и металлическую миску с зеленым салатом. Это не шло ни в какое сравнение с тем произведением, которое Вулф создал накануне, но даже Фриц не заправил бы салат лучше. В общем, это было абсолютно съедобно. Гвидо встал за штурвал, пока мы с Вулфом ели, затем его снова сменил Вулф, а Гвидо отправился в каюту. Нам он сказал, что не любит есть на свежем воздухе. Судя по запаху внутри каюты, я мог бы кое-что сказать по этому поводу, но воздержался. Когда он снова появился, стало уже совсем темно и он зажег огни, прежде чем встать к штурвалу. Облака разошлись, появились звезды и Гвидо запел. За последние два дня я перенес столько потрясений, что не удивился, если бы Вулф присоединился к нему, но он этого не сделал. Стало прохладно, и я надел свитер под куртку. Я спросил Вулфа, не хочет ли он последовать моему примеру, но он сказал, что нет, что скоро он и так согреется от упражнений, которые нам предстоят. Немного позже он спросил, который час, - у моих часов был люминесцирующий циферблат. Было десять минут двенадцатого. Неожиданно звук двигателя изменился, замедляясь, и я подумал: "Ух ты, знаю я эти штучки", но он продолжал работать; очевидно, Гвидо намеренно уменьшил обороты. Вскоре после этого он вновь обратился к Вулфу, и тот встал к штурвалу, а Гвидо погасил огни и вернулся на место. Теперь мы плыли в полной темноте. Я встал, чтобы осмотреться, и только подумал, что все равно ничего не смогу разглядеть, как вдруг впереди что-то замаячило. Я повернулся к Вулфу: - Мы приближаемся к чему-то очень большому. - Естественно. Это Черногория. Я посмотрел на часы. - Пять минут первого. Значит, мы приплыли вовремя? - Да, - но восторга в его голосе я не услышал. - Помоги мне, пожалуйста. Я помог ему надеть рюкзак и надел свой. Звук двигателя снова изменился и стал еще тише. Когда мы приблизились к берегу, Гвидо, оставив штурвал, выключил двигатель, скользнул на нос и через минуту раздался сильный всплеск. Вернувшись назад, он развязал канаты, которыми к корме была привязана шлюпка. Мы спустили ее на воду и поставили у борта. Этот маневр был обсужден заранее, и Вулф проинформировал меня о принятом решении. Учитывая габариты Вулфа, Гвидо было бы проще перевезти его на берег первым, а потом вернуться за мной, но эта процедура отняла бы лишние двадцать минут. Мы же должны были учитывать вероятность появления сторожевых катеров югославской береговой охраны, а в таком случае Гвидо лишился бы не только судна, но и возможности когда-нибудь увидеть Италию. Поэтому мы решили уложиться в один рейс. Гвидо влез в шлюпку, я взял Вулфа за руку, чтобы помочь ему перебраться через борт, но он оттолкнул меня, достаточно ловко проделал это сам и уселся на корме. Следом за ним я приземлился на носу. Гвидо, легкий, как перышко, шагнул в центр, достал весла и начал грести. Он что-то проворчал, и Вулф сказал мне вполголоса: - У нас вода на целых двенадцать сантиметров выше середины лодки. Учти это и не делай резких движений. - Слушаюсь, сэр. Весла Гвидо, гладкие, как бархат, двигались в воде совершенно бесшумно, слышен был только слабый скрип уключин, прорезанных в планширах. Поскольку я сидел из носу задом наперед, не оборачиваясь, о том, что путешествие окончено, шепотом сообщил мне Вулф. - С левой стороны скала, Арчи. Я не увидел скалу, но через секунду почувствовал ее локтем - плоскую плиту, которая поднималась на фут выше планшира. Ухватившись за нее, я подтянул к ней шлюпку и держал ее в таком положении, пока Гвидо смог до нее дотянуться. Тогда, получив соответствующие инструкции, я вскарабкался на скалу, растянулся на животе и протянул руку Гвидо. Поскольку мы держали шлюпку плотно прижатой к берегу, Вулф ухитрился выбраться сам, Гвидо отпустил мою руку, оттолкнулся и шлюпка исчезла в ночи. Я встал. Говорить было запрещено, поэтому я прошептал: - Я зажгу фонарик. - Нет. - Мы свалимся ко всем чертям. - Держись за моей спиной. Я каждый дюйм здесь знаю. Постой, привяжи это к моему рюкзаку. Я взял его свитер, засунул рукава под ремни и связал их вместе. Он спокойно двинулся по скалистой плите, и я последовал за ним. Я выше Вулфа на три дюйма, поэтому я мог идти за ним и при этом видеть, что находится впереди, хотя все равно в свете редких звезд ничего особенного не было видно. Ровная поверхность кончилась, мы начали подниматься вверх, потом пошли вниз. Камень под ногами сменился гравием. Когда дорога стала круче, Вулф пошел медленнее и часто останавливался, чтобы отдышаться. Я хотел предупредить его, что за милю слышно, как он дышит, и что мы спотыкались бы намного меньше, если бы зажгли фонарь, но решил, что момент для замечаний выбран неудачно. Наша задача состояла в том, чтобы до рассвета уйти как можно дальше вглубь, потому что предполагалось, что мы идем из Галичника с севера через горы на запад к Цетинье, потому было нежелательно, чтобы нас видели у берега. Кроме того, в десяти милях к юго-востоку от Цетинье находилось место, где мы хотели кое-что сделать до рассвета. Пройти десять миль за четыре часа совсем несложно, но не в горах в кромешной тьме и с Вулфом в качестве ведущего. Он вел себя странно. Поняв раньше меня, что мы добрались до гребня горы, он остановился так неожиданно, что мне пришлось резко притормозить, чтобы в него не врезаться. Он предпочитал идти, карабкаясь вверх, а не понизу, что достаточно неудобно, и я решил, что он просто чудит. Он останавливался и несколько минут стоял, наклонив голову и поворачивая ее из стороны в сторону Когда мы были уже далеко от берега, и можно было разговаривать вполголоса, я спросил его, в чем дело, и он проворчал: - Это звезды. Память меня подвела. - Он ориентировался по звездам, а я в это не верил. Тем не менее он, по-видимому, знал, где мы находимся. Например, спустившись со склона, после того как мы отмахали не меньше восьми миль, он резко свернул вправо, еле протиснувшись между двумя огромными валунами, прошел через россыпь зубчатых скал и, остановившись перед скалой, вертикально вздымавшейся вверх, протянул руки и затем поднес их к лицу. Я догадался по звукам о том, что он делает: он подставлял руки под струйку воды, падающей вниз, и пил ее. Я тоже попробовал эту воду и пришел к выводу, что она значительно вкуснее той, что текла из крана в Бари. После этого я пришел к заключению, что мы все-таки не заблудились и путешествуем не только с целью упражнения. До рассвета было еще далеко, когда на довольно ровном участке пути он значительно замедлил темп, наконец, остановился, повернулся ко мне и спросил, который час. Я посмотрел на часы и сказал, что четверть пятого. - Давай фонарь, - сказал он. Я вытащил фонарь из петли на ремне и зажег его. Вулф сделал то же самое. - Может быть, тебе придется искать это место без меня, - сказал он. - Поэтому лучше тебе в это вникнуть. - Он направил луч света вниз по склону. - Похоже, вон тот камень, с завитком, как петушиный хвост. Направь свет на него. Другого такого не найдешь нигде между Будвой и Подгорикой. Запомни его. Камень находился в тридцати ярдах, и я подошел, чтобы лучше его разглядеть. На высоте в три моих роста один из углов образовывал дугу и при большом воображении был похож на хвост петуха. Я поводил лучом фонаря вверх, вниз, из стороны и сторону и, вернувшись к Вулфу, увидел, что мы находимся на тропе. - О'кей, - сказал я - Куда дальше, босс? - Сюда. - Он отошел от тропы, и вскоре мы карабкались по круче. В пятидесяти ярдах от нее он остановился и направил луч вверх под острым углом. - Ты можешь забраться на этот выступ? Выступ находился на отвесной скале в двадцати футах над нашими головами. - Могу попробовать, - опрометчиво сказал я, - если вы будете стоять так, чтобы подложить соломки, если я упаду. - Начинай справа, - сказал он. - Вон там. Если ты на выступе встанешь на колени, то на уровне своих глаз увидишь горизонтальную расщелину. Мальчиком я залезал вовнутрь, но ты не сможешь. Через двенадцать дюймов она пойдет слегка под уклон. Положи все как можно дальше и задвинь поглубже фонариком. Чтобы это вытащить, тебе придется воспользоваться палкой. Палку принесешь с собой, потому что поблизости ее не найти. Пока он говорил, я расстегнул брюки и стащил свитер и рубашку, чтобы добраться до пояса с деньгами. Мы все приготовили заранее в Бари - восемь тысяч долларов были разложены в пять небольших упаковок, каждая обернута клеенкой и перевязана резиновой лентой. Я положил их в карманы куртки и снял рюкзак. - Зовите меня Тенцингом*, - сказал я, подошел к указанному месту и полез. Вулф встал так, чтобы лучше освещать мне путь фонариком. Я ухватился пальцами за узкий край так высоко, как только мог дотянуться, поставил ногу на выступ на высоте двух футов, подтянулся, и на десять процентов дело было сделано. Дальше я легко переставил ногу на другой выступ, но вдруг она соскользнула, и я сорвался вниз. * Тенцинг Норгэй - знаменитый шерп, совершивший первовосхождение на Джомолунгму в 1953 г. вместе с Э. Хиллари. - Сними ботинки, - сказал Вулф. - Сниму. И носки. Так было легче. Выступ, на который я в конце концов залез, не достигал в ширину и десяти дюймов. Я крикнул сверху: - Вы сказали, что нужно встать на колени. Залезайте сами и встаньте, а я на вас посмотрю. - Потише, - сказал он. Уцепившись за расщелину одной рукой, я достал пакеты из карманов и засунул их в трещину так глубоко, как доставала рука, потом с помощью фонарика запихал их еще глубже. Всунуть фонарь на место одной рукой было невозможно, и я положил его в карман куртки и, посмотрев вниз, сказал: - Мне никогда не спуститься. Найдите мне лестницу. - Прижмись тесней к скале, - приказал Вулф, - и передвигайся на пальцах. Конечно, спускаться было намного труднее, чем подниматься - это всегда так, - но я выдюжил. Когда я снова, оказался на одном уровне с Вулфом, он пробурчал: - Приемлемо. Не удостоив его ответом, я сел на скалу и направил луч фонарика на ноги. Они не везде были порезаны до кости, всего несколько синяков и царапин, и кровь не лилась ручьем. На пальцах сохранились остатки кожи. Надев носки и ботинки, я вдруг почувствовал, что мое лицо покрыто потом, и достал платок. - Пошли, - сказал Вулф. - Послушайте, - заявил я, - вы хотели спрятать башли до рассвета, и я это сделал. Но если существует возможность, что мне придется доставать их одному, лучше дождаться, когда рассветет. Я узнаю петушиный хвост, это точно, но как я найду его, если мы оба раза подходили к нему в темноте? - Найдешь, - заявил он. - Здесь всего две мили до Риски, а идти все время по тропе. Я бы сказал, что ты заслуживаешь оценки "весьма удовлетворительно". Пошли. Он затопал вперед. Я встал и пошел следом. Было еще совсем темно. Через полмили я почувствовал, что мы больше не поднимаемся, а идем все время вниз. Еще через полмили мы шли по ровному месту. Где-то недалеко залаяла собака. Вокруг нас теперь было открытое пространство, я это скорее чувствовал, чем видел, и под ногами - не скалы и гравий, а плотная земля. Немного дальше Вулф остановился и сказал: - Мы вошли в долину Морачи, - он зажег фонарик и посветил вперед. - Видишь, тропа разветвляется? Если пойти налево, она выходит на дорогу, ведущую в Риску. Позже мы ею воспользуемся. А сейчас надо найти подходящее место, чтобы поспать. - Он выключил фонарик и зашагал вперед. На развилке повернул направо. Пока все шло по плану. В Риске, которая была просто деревней, не оказалось даже гостиницы, поэтому мы стали искать стог сена. Еще несколько минут назад нам пришлось бы зажечь фонарик, чтобы его найти, но теперь, когда тропинка перешла в дорогу, вдруг стало достаточно светло, чтобы разглядеть дорожные колеи, и где-то через сто шагов Вулф свернул налево в поле. Стог был странной формы, по времени искать другой у нас не было. Я зашел со стороны, противоположной дороге, встал на колени и начал вытаскивать сено охапками. Вскоре образовалась ниша, достаточно глубокая для Вулфа. Я спросил: - Не желаете ли поесть, прежде чем отправитесь в свои покои? - Нет. - Он был мрачен. - Я слишком долго шел. - Кусок шоколада сделает из вас нового человека. - Нет. Помоги мне. Я выпрямился и помог ему снять рюкзак. Вулф снял куртку, нацепил свитер, снова надел куртку и опустился сначала на одно колено, потом на другое и лег плашмя. Залезть в нишу было не так-то просто, потому что стог находился в восьми дюймах от уровня земли. Но в конце концов ему это удалось. - Я сниму с вас ботики, - предложил я. - Ни в коем случае. Я никогда не смогу их снова надеть. - О'кей. Если захотите есть, вызовите горничную. Я начал готовить другую нишу и сделал ее подлиннее, чтобы поместились рюкзаки. Устроившись в ней и высунув голову наружу, я сообщил Вулфу: - Над албанскими Альпами где-то в десяти милях за долиной на востоке видно розовое зарево. Очень красиво. Вулф не ответил. Я закрыл глаза. Пели птицы. 7 Впервые взглянув на Черногорию при дневном свете спустя восемь часов, когда я выкатился из ниши, я увидел много интересного. Где-то в десяти милях от места, где я находился, прямо по курсу виднелся острый пик, возвышающийся над другими. Очевидно, это и была гора Лофхен - Черная гора, находившаяся на северо-западе; по солнцу так и выходило. На востоке простиралась широкая зеленая долина, за ней горы, уже на территории Албании. К югу примерно в двадцати ярдах виднелся дом, расположенный среди деревьев. А на юго-западе недвижимый и монолитный, как утес, возлежал Ниро Вулф. - Доброе утро, - приветствовал я его. - Который час? - спросил он. Голос его звучал хрипло. Я взглянул на часы: - Без двадцати два. Хочется есть и пить. - Не сомневаюсь. - Он закрыл глаза и снова открыл их. - Арчи. - Да, сэр. - Конечно, у меня болят ноги и спина; у меня все болит, но я предполагал, что так и будет, и могу это вынести. Что меня волнует, так это ступни. Нагрузка на них в сто раз больше, чем на твои; они были изнежены за многие годы; боюсь, что я переоценил их возможности. Они, наверное, стерлись, но я пренебрег опасностью, не снял ботинки. Теперь они как мертвые. Мои ноги кончаются у колена. Сомневаюсь, смогу ли я стоять, не то что идти. Ты что-нибудь знаешь о гангрене? - Нет, сэр. - Она развивается на конечностях при нарушении артериального и венозного кровообращения; правда, я думаю, что нарушение должно быть длительным. - Конечно. Восемь часов явно недостаточно. Очень есть хочется. Он закрыл глаза. - Я проснулся от тупой боли, но теперь она просто невыносима. Я хотел пошевелить пальцами, но не уверен, что они у меня есть. Мысль о том, чтобы выкарабкаться отсюда и попробовать встать, полностью неприемлема. Я не вижу другой возможности, кроме как попросить тебя вытащить мои ноги наружу и снять с них ботинки и носки; и это ужасно, потому что я никогда не смогу их снова надеть. - Да. Вы это уже говорили. - Я подошел ближе, - В любом случае надо смотреть правде в глаза. Если вы не можете идти, нечего и пробовать. Попытаетесь завтра или послезавтра, чтобы предупредить гангрену. Однако вон там виден дом, я пойду и позову на помощь. Как сказать по сербо-хорватски: "продайте мне, пожалуйста, двадцать свиных отбивных, ведро картошки, четыре каравая хлеба, галлон молока, дюжину апельсинов, пять фунтов..." Вне всякого сомнения, именно слова "свинина" и "хлеб" заставили его предпринять отчаянную попытку сдвинуться с места. Он проделал это с большой осторожностью. Сначала извлек наружу голову и плечи, а когда локти коснулись земли, заработал спиной и так продвигался, пока полностью не оказался снаружи. Лежа на спине, он медленно и осторожно согнул сначала правую ногу, затем левую. Ничего страшного не произошло, и тогда он начал поднимать их по очереди, делая сначала десять махов в минуту, а затем все быстрее и быстрее. Я отодвинулся, чтобы не мешать ему, но решил остаться поблизости, чтобы помочь ему, если он попробует встать. Но мне не пришлось ему помогать, потому что он встал сам, опираясь на стог. Очутившись на ногах, он прислонился к нему и торжественно произнес: - Небеса помогли мне. - Наконец-то. Боже мой. Аминь. Скажите, это Черная гора? - Да. Вот не думал, что увижу ее снова. - Он повернулся к ней спиной и посмотрел в сторону дома, окруженного деревьями. - Какого черта мы так долго возились. Думаю, что старого Видина уже нет в живых, но ведь этот стог кому-то принадлежит. Пойдем посмотрим. Давай рюкзаки. Я достал их из своей ниши, и мы пошли прямо по колее. Походку Вулфа нельзя было назвать изящной, но тем не менее он не хромал. Колея вывела нас к серому каменному дому, низкому и длинному, с соломенной крышей и двумя маленькими окнами. Направо находилось еще одно каменное строение, поменьше, совсем без окон. Все это выглядело довольно мрачно. Не видно было никаких признаков жизни - ни человека, ни животного. К дому вела дорожка, вымощенная каменными плитами. Вулф подошел и постучал в дверь. Сначала ответа не было, по после второй попытки дверь приоткрылась, и мы услышали женский голос. Вулф что-то спросил, и дверь снова закрылась. - Она говорит, что муж в сарае, - сказал Вулф. Мы пошли через двор к другому строению, но на полпути дверь открылась, и появился мужчина. Он закрыл дверь, прислонился к ней спиной и спросил, что нам нужно. Вулф ответил, что мы хотим есть и пить и за это заплатим. Мужчина заявил, что еды у него нет, а для питья - только вода. Вулф сказал, хорошо, начнем с воды и пошел к колодцу, расположенному возле дома. На колодце был ворот с веревкой, на каждом конце которой висело по ведру. Я достал свежей воды, наполнил кружку, стоявшую на камне, и подал ее Вулфу. Мы выпили по три полных кружки, и он передал мне свой разговор с хозяином. - Это хуже, чем нелепость, - заявил он, - это абсурд. Посмотри на него. Он похож на старого Видина и, наверное, приходится ему родственником. Он определенно черногорец. Шести футов ростом, челюсть как скала, орлиный клюв вместо носа, он создан, чтобы выдержать любую бурю. Десять столетий турецкого ига его не могли сломить. Во времена деспота Черного Георгия он высоко держал голову, как и подобает человеку. Его сломал коммунистический деспотизм. Двадцать лет назад незнакомые люди, поломавшие его стог, должны были бы ответить за это; а сегодня, застав нас за нарушением границ его владений, он оставляет жену в доме, а сам прячется в сарае с козами и курами. Знаешь ли ты, какие стихи посвятил Теннисон черногорцам? - Нет. - Вот послушай. "... пусть время и судьба Нас подточили, но закал все тот же, И тот же в сердце мужественный пыл - Дерзать, искать, найти и не сдаваться"* * Перевод Г. Кружкова Он взглянул на отважного горца, стоящего у двери сарая. - Пф! Дай мне тысячу динаров. Вытаскивая из кармана сверток, приготовленный Телезио, я прикинул, что тысяча динаров - это 3.33 доллара. Вулф взял деньги и подошел к нашему хозяину Вот их разговор, пересказанный мне позже. - Мы платим вам за повреждение стога, которое вы можете исправить за пять минут. И за еду. У вас есть апельсины? Хозяин выглядел одновременно испуганным, подозрительным и мрачным. - Нет, - он покачал головой. - Кофе? - Нет. - Бекон или ветчина? - Нет. У меня совсем ничего нет. - Вздор. Мы вовсе не шпионы из Подгорики или Белграда. Мы... Черногорец прервал его: - Вы не должны говорить Подгорика. Нужно говорить Титоград. Вулф кивнул. - Я знаю, что город переименовали, но еще не решил, согласен ли с этим. Мы недавно вернулись из-за границы, мы политически нейтральны и очень голодны. При необходимости мой сын, который вооружен, может покараулить вас, пока я войду в сарай и возьму пару цыплят. Но будет проще и приятней, если вы возьмете деньги и попросите жену накормить нас. У вас есть бекон или ветчина? - Нет. - Козье мясо? - Нет. - Что же, черт возьми, у вас есть? - заорал Вулф. - Немного колбасы, - неприязненно ответил хозяин. - Может быть, яйца. Хлеб и немного сала. Вулф повернулся ко мне. - Еще тысячу динаров. - Я достал их, и он протянул обе бумажки негостеприимному хозяину. - Вот, возьмите. Мы в вашей власти. Но не надо сала. Я переел его в детстве, и теперь мне плохо от одного запаха. Может быть, ваша жена найдет немного масла. - Нет. О масле не может быть и речи. - Очень хорошо. Столько стоят два хороших обеда в лучшей гостинице Белграда. Пожалуйста, принесите нам таз, кусок мыла и полотенце. Мужчина не спеша прошагал к двери и вошел в дом. Немного погодя он принес все, о чем его просили. Вулф поставил таз, старый, но чистый, на каменную плиту у колодца, наполнил его наполовину водой, снял куртку и свитер, закатал рукава и умылся. Я последовал его примеру. Вода была такая холодная, что у меня окоченели пальцы. Но я проявил чрезвычайное мужество. Серое льняное полотенце, поглаженное и аккуратно сложенное, оказалось двух футов в ширину и четырех в длину. Мы причесались, почистили зубы. Упаковав в рюкзак расчески и зубные щетки, я налил в таз свежей воды, поставил его на землю, сел на камень, снял носки и ботинки и опустил ноги в воду. Резкая боль пронзила каждый мой нерв. Вулф стоял, внимательно глядя на таз. - Ты собираешься вымыть их мылом? - тоскливо спросил он. - Не знаю. Еще не решил. - Ты бы сначала их растер. - Нет, - выразительно сказал я. - У меня другая проблема - я содрал кожу. Он сел рядом со мной на камень, внимательно наблюдая за тем, как я плескаюсь в тазу. Я осторожно вытер ноги полотенцем, надел чистые носки, постирал грязные и повесил их сушиться на солнышке. Когда я начал мыть таз, Вулф вдруг выпалил: - Подожди минутку. Я, пожалуй, рискну. - О'кей. Но как бы нам не пришлось идти в Риску босиком. Однако эксперимент не удалось осуществить, потому что появился хозяин и что-то произнес. Вулф встал и направился к дому, я за ним. Потолок в комнате оказался не таким низким, как я ожидал. Обои на стенах были зеленые с желтым, но их почти не было видно, так как стены были увешаны огромным количеством картинок одинакового размера. На полу лежали коврики, стояли разные шкафы и стулья и большая железная печь. У окна стоял стол, покрытый красной скатертью. Он был накрыт на двоих - лежали ножи, вилки, ложки и салфетки. Мы с Вулфом сели, и в дверь с аркой наверху вошли две женщины. Одна из них, средних лет, с острыми черными глазками, в одеянии, сделанном не иначе как из старого брезента, держала нагруженный поднос. Но вторая, которая шла следом, заставила меня забыть о голоде на целых десять секунд. Я не видел ее глаз, потому что они были опущены, но при виде всего остального авторитет Черногории взлетел в моих глазах значительно выше вершины Черной горы. Когда они поставили еду и ушли, я спросил Вулфа: - Как вы думаете, их дочь всегда носит эту белую блузку и расшитый зеленый жилет? Он фыркнул: - Конечно, нет. Она услышала, что мы говорим на иностранном языке и невероятно много заплатили за еду. Может ли черногорская девушка упустить такой случай? - Он снова фыркнул. - Или любая другая девушка? Поэтому она переоделась. - Это зависит от отношения, - возразил я. - Мы должны отдать должное ее хлопотам. Если вы хотите снять ботинки, действуйте, и мы можем арендовать стог на неделю, пока у вас не спадет отек. Он не удостоил меня ответом. Через десять минут я спросил его: - Почему они добавляют в колбасу бензин? На самом деле еда оказалась совсем не плохой. Яйца были превосходны, черный хлеб кисловат, но вполне съедобен, а вишневый джем из глиняного горшочка оказал бы честь любому дому. Позднее кто-то сказал Вулфу, что в Белграде свежие яйца продаются по сорок динаров за штуку, а мы съели по пять, то есть оказались не такими уж транжирами. После первого глотка я оставил чай, но вода была вполне приличной. Когда я намазывал джем на хлеб, вошел хозяин и что-то сказал Вулфу. Я полюбопытствовал, в чем дело. Вулф ответил, что телега готова. - Какая телега, - спросил я. Он ответил: - Чтобы ехать в Риску. - Впервые слышу о телеге, - пожаловался я, - Было договорено, что вы мне пересказываете полностью все разговоры. Вы же всегда утверждали, что, если я что-то пропускаю, вы никогда не можете знать, ухватили вы рациональное зерно или нет. А теперь, когда ботинок одет не на ту ногу, если вы мне простите такое сравнение, я чувствую то же самое. Думаю, что Вулф меня не слышал. Теперь он был сыт, но нужно было снова вставать и идти, и он слишком этого боялся, чтобы еще спорить со мной. Когда мы встали, отодвинув стулья, в дверях появилась дочь и что-то сказала. - Что она говорит? - спросил я. - Sretan put. - По буквам, пожалуйста. Вулф повторил по буквам. - Что это значит? - Счастливого пути. - А как сказать. "Путь был бы намного счастливее, если бы вы были с нами?" - Не надо. - Он уже шел к двери. Не желая быть грубым, я подошел к дочери и протянул ей руку. Ее рукопожатие было приятным и сильным, На одно мгновение она взглянула на меня и тут же опустила глаза. - Розы красные, - отчетливо произнес я, - фиалки синие, сахар сладкий, а все вместе - это вы. Я легко сжал ее руку и вышел, Вулф стоял в ярде от дома, скрестив руки на груди и сжав губы, глядя на повозку, которая действительно этого заслуживала. Лошадь была еще ничего - низкорослая, скорее пони, чем лошадь, но в хорошей форме, однако телега, в которую она была впряжена, представляла собой простой деревянный ящик на двух колесах, обитых железом. Вулф обратился ко мне. - Хозяин говорит, - горько сказал он, - что положил сена, чтобы было помягче. Я кивнул: - Вы не доедете живым до Риски. Затем взял наши рюкзаки, свитеры, куртки и свои носки, висевшие на солнце. - Это же чуть больше мили? Поехали.